Наследство в глухой провинции
Шрифт:
— У тебя плохое настроение? — поинтересовался Федор, пристраиваясь в хвост за «ауди», а та — за «тойотой».
— Не обращай внимания, это так, пустяки. Размышляю о прихотях справедливости… Ты сам–то хоть был на этом Синь–озере?
— Впервые еду, — ухмыльнулся Федор. — Это идея моих боевых товарищей. Они считают, что если тебя ловить на что–то, то только на местные красоты.
— А меня надо ловить?
— Еще как надо, — утвердительно кивнул он. — Ты вон уже крылья расправила, с минуты на минуту взлетишь.
— Так уж
Некоторое время мы все трое молчали, и, конечно, первой не выдержала самая младшая.
— Мы с папой здесь всего десять лет, — сказала Валерия. Что–то она почувствовала в словах отца, видимо, для его обычного настроения непривычное, и сразу же кинулась на защиту. — А раньше мы жили в Петербурге. У меня в свидетельстве о рождении, между прочим, записано: место рождения — город Ленинград.
— Нашла чем хвастаться, — буркнул Федор.
— И у меня там две бабушки и два дедушки, живы–здоровы, только папиных я иной раз вижу, а маминых — никогда. Они меня в детстве украсть пытались.
— Лерка, помолчи! — прикрикнул на дочь Федор.
— А это тоже тайна? — громко удивилась она.
Я взглянула на недовольного Федора, оглянулась на ничуть не раскаявшуюся Леру и спросила обоих:
— В самом деле, это не шутка?
О каких страстях, однако, узнаю я! В газете о чем–то похожем читала и по телевизору видела, но чтобы вживую. То есть слушать такое из уст очевидцев…
Причем в газете я читала недавно, а с ними это произошло… лет двенадцать–тринадцать назад.
Итак, мой жених не торопился со мной откровенничать, потому живо заработало мое воображение. Если и в самом деле родители бывшей жены Михайловского пытались увезти Леру от Федора — в ту пору, когда он жил в Ленинграде, — то, очевидно, именно тогда, когда их дочь и мать Валерии поселилась в Америке. До того, как у нее со старшим братом Михайловским появились дети.
И тогда Федор взял да и перевелся в Ивлев. И скорее всего поменял питерскую квартиру на здешнюю.
Почему–то Федор ни разу не упомянул, откуда он родом. А я была уверена, что он из этих мест. И в свои тридцать пять лет достиг чуть ли не потолка — начальник отдела, майор. О важной вехе в жизни своего жениха я узнаю как бы между прочим, из оговорки будущей падчерицы, если пожениться с Федором нам ничего не помешает. А он, может, и не придает этому никакого значения. Прижился в Ивлеве, оброс мхом, как тот камень…
Придает! Еще как придает! И как бы он ни морочил мне мозги, карьера в Питере не одно и то же, что карьера в Ивлеве. А Федя, судя по всему, парнишка самолюбивый. Оттого он и превратился в айсберг, нарочно пласты намораживал: обида, несправедливость, провинциальная жизнь… Не дай Бог, начнет оттаивать, тут–то из него все и полезет!
Нарисованной картины я и сама устрашилась. Влюбленная невеста, называется! Вместо того чтобы просто любить будущего мужа, продолжает в нем недостатки выискивать.
Я перехватила мимолетный взгляд Федора — ага, ждет моей реакции на свое питерское происхождение. Не дождетесь. Пан майор решил, что разгадал мою сложную натуру?
— А я думала, что вы с папой родом из Синь–озера, — сказала я Лере, словно и не заметила этого его взгляда.
— Это из–за глаз? — улыбнулась польщенная девочка.
Я вовсе не комплимент им сказала, они оба — синеглазые, и Лера в скором времени — а может, это происходит уже теперь — начнет направо и налево поражать мужские сердца. Как ее папа Федя — женские.
Между тем мы ехали мимо тех мест, где буквально вчера гремело сражение. И если я правильно ориентируюсь на местности, то вон за тем поворотом особняк сотника Далматова. По крайней мере был там совсем недавно.
И мы таки на эту дорогу свернули и мимо участка поехали.
Дом Жоры–Быка не выгорел дотла, как я себе почему–то представляла. Но уцелела только одна створка из добротных ворот. Сам дом от выстрелов и взрывов, кажется, не слишком пострадал, лишь пялился на дорогу выбитыми глазницами окон.
Чуть поодаль от ворот чернела воронка — ракеты, что ли, сюда пуляли? Впрочем, в оружии я не разбираюсь. Может, это сделала и граната, но какая–нибудь особо мощная…
— Видишь, что может натворить твоя будущая мачеха, если ее как следует разозлить, — со смешком сказал дочери Федор.
Лера с восхищением покосилась на меня — девчонку испугать было не так–то просто. Она, впрочем, и сама поняла уже, что это за дом. Правда, идущая в голове нашей колонны машина не стала притормаживать перед объектом былых сражений, потому и наша тоже, не снижая скорости, проехала мимо.
— А как она на меня набросилась из–за тебя! — продолжал расцвечивать Федор мой светлый лик. — И не так с тобой разговариваю, и чересчур строг… А сколько она мне еще не сказала по своей деликатности!
Это он уже смеялся надо мной. Только напрасно Феденька метал свои стрелы — настроение, охватившее меня, можно было назвать умиротворенным. Все мои тревожные мысли наконец получили ответы и улеглись в свои ячейки — в этот момент меня больше ничего не волновало, а чудо–озеро, к которому мы приближались, обещало захватывающие дух красоты, которые и вовсе примирят меня с тем, что со мной в этих местах произошло и до сих пор происходит.
Некоторое время спустя местность вокруг изменилась; лес, через который мы ехали, сильно поредел, потом раздался, и вскоре мы стали взбираться на холм, поросший лишь невысоким кустарником. Перевалили через эту небольшую возвышенность, и… Федор вдруг резко тормознул машину, как человек, споткнувшийся на ходу.
Перед нами открылся такой удивительной красоты вид, что я понимала и Федора, и Леру, выскочившую из машины. Две ушедшие вдаль машины тоже остановились, и оттуда их пассажиры стали нам что–то кричать.