Наследство в глухой провинции
Шрифт:
И еще я была уверена, что пропаду именно тогда, когда поверю в эти его угрозы и паду духом. Тогда я стану послушной игрушкой в его руках и не буду думать ни о каком сопротивлении.
Я и сейчас могла бы, например, лягнуть его — Колька когда–то показывал, в какую часть ноги нужно бить, чтобы было больно и нападающий от неожиданности выпустил бы меня из рук.
Но на мне были сегодня легкие кроссовки, больше похожие на прогулочные туфли, и вряд ли ими я смогу этого мужика как следует ударить…
Но почему он тащит меня спиной? Так ведь и неудобно, и гораздо дольше идти. И в это время похититель, словно подслушав мои мысли, опять приблизил губы к моему уху и сказал:
— А теперь медленно повернулась, не делай никаких резких движений, а то ведь у меня не только руки крепкие, но и нож острый.
Наверное, чтобы я не сомневалась, он этим самым ножом слегка кольнул меня в шею — ощущение было не из приятных. Ничего не оставалось делать, как пойти вперед.
Резких движений мне наказали не делать, но смотреть–то я могла. Вел меня по тропинке не кто иной, как Герман по кличке Вирус. И как мне говорили, покойный. Никак в Синь–озере живая вода!
— Что вам от меня нужно? — спросила я у этого живого трупа.
— Самую малость, — сказал он, — чтобы ты вывезла меня отсюда.
— В каком смысле? Из этого места?
— Именно, и из него, родимого! — усмехнулся он. — И гораздо шире: из этих мест. На своей личной автомашине. Это понятно?
— Но моя машина… — начала растерянно я.
— Знаю. Стоит у дома Михайловского. Вот сейчас мы туда и направляемся.
— Пешком?
— Зачем — пешком? Автостопом. Пройдем немного по лесу и спустимся к шоссе, остановим попутную машину и доедем до Ивлева.
— Но у меня все вещи и ключи от машины в сумочке в квартире… Михайловского.
— Подумаешь, — фыркнул Герман, — замок можно и взломать. Но мне почему–то кажется, что у вас, милая Лариса Сергеевна, ключ от квартиры Михайловского имеется при себе.
И как всегда, я не смогла стереть с лица соответствующую эмоцию, потому что Герман довольно кивнул и больше не угрожал. Наверное, мы отошли достаточно далеко от тех мест, откуда нас могли увидеть.
— Я угадал насчет ключей, не так ли? Значит, давай договоримся сразу. Если ты хочешь вернуться домой целой и невредимой, просто слушай меня, и все. Я не стану причинять тебе никакого вреда, насилия и прочих оскорбляющих женское достоинство действий…
— Но меня ведь станут искать.
— Ясный перец, станут! И тебе лучше знать, как я к этому отношусь. При попытке кричать или звать на помощь каким–то другим способом мне придется стрелять. Не в тебя, конечно, кто же стреляет в свое средство передвижения? В того, к кому ты станешь обращаться. Мне терять нечего, кто бы это ни был…
Ему надо было учиться на артиста, этому белокурому Герману. Он играл передо мной то интеллектуала–гангстера, и тогда переходил со мной на вы, то простака–бандюгана, которому море по колено, и тогда появлялся хамоватый тон и панибратское «ты».
Но наверное, в одном он был прав: терять ему было нечего, и я приблизительно догадывалась, что можно ожидать от крысы, загнанной в угол.
Он снова оказался прав, этот идиотский Вирус! Возле нас остановилась первая же грузовая машина, которой я махнула. Герман все время держал меня за руку, и со стороны не было заметно, что делает он это особым образом — малейшая попытка хотя бы пошевелить рукой вызывала в ней сильную боль. Я прежде даже не догадывалась, что рука может быть таким уязвимым местом.
Водителю, который возил на железнодорожную станцию лес откуда–то с дальних делянок, наверное, было скучно ехать одному, вот он и подобрал молодую парочку в надежде, что услышит интересную историю. И Герман ее таки рассказал!
— Как вы очутились здесь? — удивлялся водитель. — На добрую сотню километров никакого жилья!
— А мы сбежали, — говорил, радостно скаля зубы, Герман. — Понимаете, народ уже выпил, шашлыки–машлыки, песни во весь голос, а только мы хотели отойти в сторону, тут же чуть ли не хором: «Ребята, куда вы пошли? Не уходите, сейчас Федя скажет тост…» Слушай, парень, ты не поверишь: лес на много километров вокруг, а нам уединиться негде.
Водитель громко расхохотался:
— Ну ты насмешил меня! Надо же такое придумать: кругом лес, а спрятаться негде! И куда же вы теперь?
— Домой, куда же еще. Эти массовые выезды на природу у меня уже в печенках сидят. Вот тебе, признайся, эта природа не обрыдла?
— Не то слово, — подхватил его посыл водитель. — Те, кто целыми днями за бумагами сидит, ахают: ах лес, ах деревья! Глаза мои бы на них не глядели. А для меня самый лучший пейзаж, знаешь, какой?
— Какой? — прикинулся заинтересованным Герман.
— Вид из окна кухни на песочницу, в которой играет моя дочка! — Шофер довольно захохотал.
Вот так мы и доехали до поворота на грузовую станцию, куда лесовоз вез бревна. Мы вышли, поблагодарив водителя — Герман с лицом, на котором читалась безмерная любовь ко мне и нежная забота, и я — с будто приклеенной улыбкой и рукой, словно зажатой в тисках.
Ключ от квартиры Михайловских у меня действительно был с собой. Мы так и вошли в нее парой, трогательно прижавшейся друг к другу.
Я двигалась как сомнамбула. То есть никаких умных мыслей у меня не было. Я понимала, что Германа мне не обмануть и от него не сбежать.
Наверное, мой внутренний голос молчал потому, что непосредственной угрозы моей жизни не чувствовал, а остальное считал не слишком важным: ну поеду я домой не в воскресенье с утра, а в субботу днем — какая разница. Если уж на то пошло, в воскресенье ехать куда опаснее, потому что сяду я за руль скорее всего невыспавшейся, а мне до дома семьсот километров пилить.
— Можешь написать любимому прощальную записку. Само собой, без имен, я проверю, — ворвался в мои размышления голос Германа.