Наследство в глухой провинции
Шрифт:
— Никому у нас не разрешается стрелять, — с некоторой досадой проговорил Федор, но какую-то несказанность в его словах я почувствовала. Может, он уже и раскаивался в своей откровенности. — Все обо всем знали, но понимали, что без применения силы никто просто так от своего хлебного места не откажется… Кстати, когда я в армии служил, то наблюдал такую картину: именно выходцы с Кавказа в ответ на вопрос офицера, какую специальность он имел на гражданке, говорили: «Хлеборез!»
— Федор Михайлович, вы отклонились от темы.
— Разве тебе не интересно знать, как я служил в армии?
— Интересно, но об этом ты мне расскажешь в другой раз. Мне очень интересно, как выходили из положения менты, почти санкционировавшие незаконные методы борьбы с рыночным рэкетом.
— Видишь ли, — Федор был несколько смущен и, объясняя мне все, подбирал слова, — казаки после себя ни раненых, ни трупов на месте сражения не оставили. Все за собой прибрали…
— Федя, твои рассказы почище арабских сказок звучат! Шахерезада ты моя милицейская!
— Будешь надо мной смеяться, я прекращу свои дозволенные речи.
— Не буду. Я и так поняла, что вы закрыли на все глаза, только бы на ваших рынках установился порядок. Но отчего-то мне кажется, что вы промахнулись.
— Вот именно, на рынках начался форменный беспредел. Причем если кавказцы шума побаивались, то сотня Далматова не боялась ничего. Действовали почти в открытую. С шумом и грохотом. Еще бы, получили карт-бланш от районной администрации. Так торговцев зажали, что те Ахмеда — главу дагестанцев — чуть ли не со слезами вспоминали.
— Погоди, значит, листок, что я у тетки в шубе нашла, учитывает вовсе не бутылки или банки…
— Правильно, это баксы. Регулярные выплаты владельцев кафе, баров и магазинов милой организации «Антитеррор». Только как твоя тетка об этом узнала, ума не приложу!
— Неужели эти поборы были такой уж тайной? Для вас, например, для милиции.
Он смущенно покашлял.
— Конечно, ребята из ОБЭП знали, но никто из торговцев не хотел идти в свидетели по этому делу. Потому, когда Далматов предложил свою кандидатуру в законодательное собрание, никто ему не осмелился препятствовать…
— Все-таки маловато такого вот криминала для убийства тети Липы. У нее ведь тоже могло не быть свидетелей.
— Я и сам об этом думал, — кивнул Федор. — Не стали бы рисковать из-за этого, связываться с Бойко. Можно сказать, ставить под удар свою организацию… Скорее всего она узнала про казну, которую Далматов держал в своих руках…
— Как это называется — общак?
— Общак у воров.
— Как ни назови, суть-то одна?
— Боюсь, как раз суть-то и другая. Попробуй кто из воров покуситься на общак!
— А Далматов покусился?
— Покусился. Понятное дело, не один. Было это известно еще кому-то. Может, Вирусу…
— Но Вирус-то погиб!
— Вот именно. А деньги не всплыли.
— Но о деньгах ведь точно ничего не известно?
— Зато только ими можно объяснить цепь смертей, включая твою тетю и соседку.
— Федя, а кто убил тетю Липу, уже известно?
На этот раз он ответил без заминки:
— Известно.
— Это Вирус?
— Нет, не Вирус. Тот для деликатных поручений использовался. Надо сказать, Лида Майстренко составила удивительно точный фоторобот. Его уже арестовали. Единственное для тебя утешение в том, что он действовал по своему почину — никаких таких распоряжений Далматов ему не давал. И не посмел бы дать. О том, что Олимпиада — любимая женщина самого Бойко, все местные знали… Но когда узнал и поздно было что-то менять, потребовал у своего «сподвижника»: «Делай что хочешь, но никто не должен узнать о твоей роли в гибели Олимпиады. Не то мы все будем замазаны». О том, что Бойко поедет его убивать, он, конечно, и подумать не мог.
— Надо же, когда я разговаривала с Бойко, он не показался мне безумным, — пробормотала я. — При чем же тогда Далматов?
— Он не признался Бойко, что знает убийцу, когда тот его об этом спрашивал. Слишком долго Жоре-Быку все с рук сходило, вот он и почувствовал себя неуязвимым. Думал, еще чуть-чуть — и он Александра Игнатовича свалит. Переоценил себя.
— Неужели это все из-за меня? — чуть не взвыла я.
— Конечно, нет, — снисходительно улыбнулся Федор. — Твое появление оказалось всего лишь искрой, от которой взорвалась эта сгустившаяся атмосфера. Такое бывает…
Свою реакцию на рассказ Федора я озвучивать не стала. Не мне судить тетку. Случилось так, что первое мужское предательство — то, что другие женщины переживают как насморк и вспоминают с легкой ностальгией, — изломало жизнь Олимпиады и, вполне может быть, сыграло роль в отношениях с ее будущим убийцей.
— Значит, теперь, когда «Антитеррор» дал дуба, мягко выражаясь, продавцов на рынках никто терроризировать не будет?
— Смеешься? Чтобы такое хлебное место пустовало!
— И ты так спокойно об этом говоришь?
— Не спокойно, моя дорогая, а с пониманием неизбежности. Чему бывать, того не миновать.
А с чего я взяла, что Михайловский такой уж идеалист? Ведь в этом случае он считает, что такая борьба — все равно что бой с ветряными мельницами.
— Фу, мне это не нравится. Из Шахерезад я тебя увольняю как не справившегося. В арабских сказках всегда хороший конец.
— Просто арабские сказки заканчиваются, а нашим конца нет!