Настанет день
Шрифт:
Глаза у Квентина поплыли влево.
— Смотри на меня.
Глаза Финна застыли, и его вырвало.
Дэнни помахал рукой, отгоняя вонь.
— Хочешь, чтобы тебя обвинили в нападении?
— Нет.
— И ты уедешь домой, как только выйдешь из больницы?
— Ага.
— Вот и молодец. — Дэнни встал. — Потому что, если не уедешь, Господь свидетель, Квентин, я отправлю тебя за океан негодным калекой.
Когда Дэнни вернулся, Томас стоял на крыльце. Невдалеке задние габаритные фары отцовской машины зажглись красным: его водитель Марти Кенелли затормозил на перекрестке, в двух кварталах отсюда.
— Марти ее куда-то везет?
Отец кивнул:
— Я не желаю знать куда.
Дэнни посмотрел на окна родительского дома:
— Ну а там как?
Коглин-старший окинул оценивающим взглядом окровавленную рубашку Дэнни, его разбитые костяшки пальцев.
— Ты оставил что-нибудь для «скорой»?
Дэнни привалился бедром к черным железным перилам:
— Оставил немало. Я уже их вызвал из автомата на Джей-стрит.
— Уж ты ему внушил страх божий, не сомневаюсь.
— Хуже.
Он достал папиросы. Предложил отцу, и тот взял.
— Не видел, чтобы ты так заводился, с тех пор, как я запирал тебя дома подростком.
Дэнни выпустил струю дыма в холодный воздух, чувствуя, что пот на груди и шее начинает высыхать.
— Давненько это было.
— Ты бы мог меня ударить? — спросил отец.
Дэнни пожал плечами:
— Никто не знает.
— Ударить собственного отца…
Дэнни хмыкнул:
— Ты меня преспокойно колотил, когда я был маленький.
— Это для дисциплины.
— Вот и здесь было бы то же самое. — Дэнни поглядел на него.
Томас медленно покачал головой и выпустил в ночь струйку дыма.
— Я не знал, что она там оставила ребенка, пап. Понятия не имел.
Отец кивнул.
— А ты знал, — добавил Дэнни.
Отец посмотрел на него, дым сочился у него из уголка рта.
— Это ты привел сюда Квентина. Насыпал дорожку из хлебных крошек, чтобы он нашел путь к нашей двери.
— Ты меня переоцениваешь, — заметил Томас Коглин.
Дэнни решил пойти ва-банк и солгал:
— Он признался, папа.
Отец вздохнул и посмотрел в небо:
— Иначе ты никогда не перестал бы ее любить. И Коннор тоже.
— А как насчет Джо? Насчет того, что он только что увидел?
— Каждый должен когда-то повзрослеть. — Отец пожал плечами. — И я, дитя мое, больше обеспокоен не взрослением Джо, а твоим.
Дэнни кивнул и щелчком отправил окурок на улицу.
— Можешь успокоиться, — сказал он.
Глава двадцать третья
В Рождество, еще до того, как Коглины уселись за стол, Лютер отправился на трамвае в Саут-Энд. Утро было ясное, но к полудню воздух помутнел, а небо закуталось в пелену и осело на землю. При этом улицы, серые и притихшие, казались такими милыми, точно город отмечал праздник сам с собой, потихоньку. Вскоре пошел снег, снежинки поначалу были небольшие и парили по ветру, словно крошечные воздушные змеи, но, когда трамвай заполз на Бродвейский мост, снег уже валил огромными хлопьями.
Лютер, единственный пассажир в отделении для цветных, случайно поймал взгляд белого, сидевшего со своей девушкой через два ряда от него. Мужчина, в залихватски надвинутом на правый глаз дешевеньком шерстяном берете, сидел усталый, но довольный. Он кивнул, словно они с Лютером думали об одном и том же. Девушка свернулась, прижавшись к его груди, глаза у нее были закрыты.
— Настоящая рождественская погодка, а? — Мужчина слегка двинул подбородком, проведя им над головой девушки, ноздри у него раздулись — видно, ловя запах ее волос.
— Точно, — отозвался Лютер.
— Домой?
— Ну да.
— К семье?
Белый опустил папиросу, поднеся ее к губам девушки, и она открыла рот, чтобы затянуться.
— К жене и сыну, — ответил Лютер.
Тот на секунду закрыл глаза, кивнул:
— Это хорошо.
— Да, сэр, так и есть. — Лютера вдруг охватило такое чувство одиночества, что он едва с ним совладал.
— Счастливого Рождества, — произнес мужчина, вынул папиросу изо рта у девушки и вставил в свой собственный.
— Вам также, сэр.
В прихожей у Жидро он снял пальто и шарф, повесил их сушиться на батарею. Из столовой доносились голоса; он пригладил волосы, засыпанные снегом, и вытер ладони о пальто.
Открывая дверь в коридор, он услышал смех и разговоры: похоже, смеялись и говорили все одновременно. Звенело столовое серебро, звенели рюмки, и он учуял жареную индейку и запах корицы от горячего сидра. По лестнице навстречу ему сбежали четверо ребятишек, трое цветных, один белый; расхохотались, потом ринулись по коридору на кухню.
Он раздвинул двери столовой, и гости повернулись к нему. Тут сидели в основном женщины, несколько пожилых мужчин и двое парней Лютерова возраста — надо полагать, сыновья миссис Грауз, экономки семьи Жидро. В общей сложности чуть больше дюжины, половина — белые; Лютер узнал женщин, помогавших в НАСПЦН, и сообразил, что пожилые — их мужья.
— Франклин Грауз, — представился молодой негр, пожал руку Лютеру и протянул ему стакан эггнога . [66] — А вы, должно быть, Лютер. Мать мне о вас рассказывала.
66
Эггног — популярный в США напиток из взбитых яиц с сахаром, ромом или вином; разновидность гоголя-моголя.