Настанет день
Шрифт:
Питер разъединился и тут же набрал домашний номер генерала Чарльза Коула, бывшего командующего пятьдесят второй пехотной дивизией, а ныне одного из ведущих членов комиссии Сторроу.
— Генерал Коул?
— Да, господин мэр.
— Вы готовы послужить вашему городу и временно взять на себя обязанности комиссара полиции?
— Большая честь, сэр.
— Высылаю за вами машину. Когда вы будете готовы, генерал?
— Я уже готов, господин мэр.
В десять утра губернатор Кулидж созвал пресс-конференцию. Он объявил, что в дополнение к частям, вызванным мэром, попросил бригадного генерала Нельсона Брайанта принять командование над силами штата, которые будут действовать в кризисной ситуации. Генерал Брайант примет под свое командование 11-й, 12-й и 15-й полки Гвардии штата, а также пулеметную роту. В Торговую палату стекаются добровольцы, они получают значки, форму и оружие. Большинство, как он подчеркнул, являются бывшими офицерами Массачусетской пехотной дивизии и доблестно сражались во время войны. Кроме того, он отметил, что сто пятьдесят старшекурсников Гарварда, в том числе футбольная команда в полном составе, также принесли присягу и вошли в состав добровольной полицейской дружины.
— Город в надежных руках, джентльмены, — заключил он.
Его спросили, почему Гвардию не ввели в город еще накануне вечером, на что губернатор ответил:
— Вчера меня убедили доверить решение вопросов общественной безопасности городским властям. Но затем я усомнился в мудрости такого шага.
Когда же один из репортеров поинтересовался, каким образом губернатор получил синяк под левым глазом, Калвин Кулидж объявил, что пресс-конференция окончена, и покинул зал.
Дэнни стоял вместе с Норой на крыше дома и смотрел вниз, на Норт-Энд. Во время самых ожесточенных беспорядков несколько человек перегородили Салем-стрит шинами от грузовиков, облили их бензином и подожгли. Дэнни и сейчас одну видел, она вплавилась в мостовую и еще дымилась, вонь от нее ела ноздри. Толпа росла весь вечер, беспокойная, раздраженная. Дэнни наблюдал из окна. Бессильно наблюдал.
Когда около двух ночи все схлынуло, улицы внизу лежали растерзанные, как после недавнего паточного потопа. Стоны, причитания, рыдания избитых, ограбленных, изнасилованных неслись с улиц, из окон домов. Горе случайных жертв насилия отягощалось пониманием того, что на этом свете им не дождаться справедливости.
И всё — по его вине.
Нора твердила, что это не так, но он видел: она сама не до конца верит. В глазах у нее было сомнение. Сомнение в выборе, который он сделал. И в нем самом. Когда в эту ночь они наконец легли в постель, она робко нащупала губами его щеку, и губы у нее были прохладные и неуверенные. Обычно она засыпала, положив руку ему на грудь, а ногу — на его ногу, но в этот раз повернулась на левый бок. Правда, прижалась к нему спиной, то есть не совсем отторгла, но тем не менее.
Теперь же, когда в сером свете пасмурного утра они стояли с чашками кофе на крыше и глядели вниз на разрушения, она коснулась пальцами его поясницы и сразу же убрала руку. Когда Дэнни посмотрел на нее, глаза у нее были мокрые.
— Сегодня на работу не пойдешь, — сказал он.
Она помотала головой, но ничего не ответила.
— Нора.
— Я пойду, — заявила она.
Он покачал головой:
— Слишком опасно.
Она едва заметно пожала плечами:
— Это моя работа. Иначе меня выгонят. Что мы тогда будем есть?
— Все это скоро кончится.
Она покачала головой.
— Кончится, — повторил он. — Как только город поймет, что у нас не было выбора…
— Город вас возненавидит, Дэнни. — Она махнула рукой, обводя улицы. — Они вам этого никогда не простят.
— Значит, мы ошиблись? — Внутри у него вдруг что-то оборвалось, такого отчаяния и безнадежности он никогда прежде не испытывал.
— Нет! — Нора прильнула к нему, сжала ладонями его щеки, и это принесло ему облегчение. — Нет, нет, нет! — Она тормошила его, пока он не встретился с ней глазами. — Вы не ошиблись. Вы сделали единственное, что могли. Да только… — Она снова посмотрела с крыши вниз.
— Что?
— Они устроили так, чтобы единственное, что вам оставалось сделать, вас же и сокрушило. — Она поцеловала его; он ощутил соленый вкус ее слез. — Я тебя люблю. Я верю в правильность твоего выбора.
— Но ты думаешь, что мы сокрушены.
— Я думаю, что ты теперь безработный, — она грустно улыбнулась, — а потому свою работу я терять не должна.
До фабрики он ее проводил.
Они шли мимо клочьев окровавленной одежды, мимо расквашенных на булыжной мостовой пирогов, дробленого кирпича и обугленного дерева. Почерневшие фасады магазинов. Перевернутые тележки, перевернутые сгоревшие машины.
Дальше, за Норт-Эндом, картина не стала хуже, но монотонно повторялась, а на подходе к Сколли-сквер разрослась в масштабе. Он попытался притянуть Нору к себе, но она уклонилась и молча шагала рядом. Порой она задевала его рукой и смотрела на него с глубокой печалью, а однажды, когда взбирались на Боудойн-стрит, на миг прислонилась головой к его плечу, но все так же молчала.
И он тоже молчал.
Сказать было нечего.
От фабрики он пешком вернулся в Норт-Энд и присоединился к пикету у здания 1-го участка. Все утро и середину дня они расхаживали взад-вперед по Хановер-стрит. Одни прохожие встречали их криками поддержки, другие — возгласами «Позор!», но большинство прошмыгивало мимо, опустив глаза или глядя сквозь них, словно они были призраками.
Штрейкбрехеры прибывали весь день. Дэнни распорядился, чтобы их беспрепятственно пропускали, при условии, что они будут обходить пикетчиков, а не ломиться сквозь них. Если не считать одной небольшой стычки, они прошли спокойно.