Настанет день

Лихэйн Деннис

Какой-то толстяк выскочил из толпы и ударил Кевина Макрея в лицо. Проталкиваясь к нему, Дэнни слышал, как пузан орет: «Вспомнил меня, Макрей? Как ты мне в предвариловке сломал на хрен руку в том году?» Наконец Дэнни добрался до Кевина, но толстый тип давно скрылся, однако его примеру последовали другие, явившиеся отплатить за побои, которые в свое время получили от этих бывших копов.

Бывшиекопы. Господи.

Дэнни поднял Макрея на ноги, а толпа все напирала, все наскакивала на них.

Те, кто сидел в грузовике, спустились и теперь с боем прорывались к полицейскому участку. Кто-то швырнул кирпич, и один из штрейкбрехеров упал. Послышался резкий свисток, двери участка открылись, и на ступеньки вышли Стривакис и Элленбург с несколькими сержантами и лейтенантами, а также полудюжиной побелевших добровольцев.

Дэнни смотрел, как штрейкбрехеры прокладывают себе дорогу, как Стривакис и Элленбург размахивают дубинками, и инстинкт тянул его подбежать к ним, помочь. Еще один кирпич пролетел над толпой и угодил в висок Стривакису. Элленбург подхватил сержанта, чтобы тот не упал, и они вдвоем с новой яростью стали орудовать дубинками, по лицу у Стривакиса текла кровь, заливала ему воротник. Дэнни шагнул было к ним, но Кевин потянул его назад:

— Теперь это уже не наша работа, Дэн.

Дэнни взглянул на него. Кевин, задыхающийся, с окровавленными губами, повторил:

— Не наша работа.

Штрейкбрехеры вошли в здание участка, когда Дэнни с Кевином уже выбирались из толпы, и Стривакис, еще несколько раз отмахнувшись от наседавшей толпы дубинкой, захлопнул за собой двери. На них обрушился град ударов. Кто-то перевернул грузовик, доставивший новобранцев, кто-то поджег его бензобак.

Бывшие копы, подумал Дэнни.

Господи помилуй.

Бывшие копы.

Комиссар Кёртис восседал за своим столом, на котором, справа от пресс-папье, лежал его револьвер.

— Итак, началось.

Мэр Питерс кивнул:

— Началось, комиссар.

Позади Кёртиса, сложив руки на груди, стоял телохранитель. Снаружи, за дверью, еще один. Оба — не из управления: Кёртис больше не доверял своим и вызвал «пинкертонов». Тот, что расположился у Кёртиса за спиной, выглядел старым ревматиком: казалось, сделай он резкое движение рукой — та отвалится. Другой, за дверью, был непомерно тучен. Оба, подумал Питерс, вряд ли смогли бы дать кому-нибудь рукопашный отпор. Оставалось только надеяться, что специализация у них другая: стрелки.

— Нужно вызвать Гвардию штата, — заметил Питерс.

Кёртис покачал головой:

— Нет.

— Боюсь, это не вам решать.

Кёртис откинулся в кресле.

— И не вам, господин мэр. Решать губернатору. Я не далее как пять минут назад беседовал с ним по телефону, и он ясно дал понять, что при нынешнем положении дел не следует привлекать Гвардию.

— Какое же положение вы с ним считаете подходящим? — осведомился Питерс. — Когда всё разобьется вдребезги?

— Губернатор Кулидж пояснил: исследования доказывают, что массовые беспорядки никогда не начинаются в первую ночь. Толпе нужен день, чтобы мобилизоваться.

— Поскольку невыход всей городской полиции на работу — явление исключительное, — произнес Питерс, стараясь совладать с голосом, — я невольно задаюсь вопросом, насколько эти исследования применимы к нашей ситуации, комиссар.

— Господин мэр, — ответил Кёртис, глянув на телохранителя, словно ожидая, что «пинкертон» немедленно повалит Питерса на пол, — никто не мешает вам донести свою озабоченность до губернатора.

Эндрю Питерс поднялся, взял свое канотье.

— Если выяснится, что вы ошибаетесь, комиссар, тогда можете не трудиться завтра приходить на службу.

Он покинул кабинет, стараясь не обращать внимания на дрожь в ногах.

— Лютер!

Лютер остановился на углу Уинтер-стрит и Тремонт-стрит и заозирался в поисках источника голоса. Трудновато было определить, кто его окликнул: на улицах полно народу. Кучки мужчин, расположившись по всему парку Коммон, нагло играли в кости, а немногие еще не спрятавшиеся по домам женщины старались прошмыгнуть побыстрее, поглубже запахнув пальто или стиснув ворот у шеи.

«Грядут скверные времена», — подумал он, сворачивая в сторону дома Жидро.

— Лютер! Лютер Лоуренс!

Он снова остановился, в груди у него похолодело, едва он услышал свою фамилию. Знакомая черная физиономия плыла к нему через толпу, словно воздушный шарик. Лютер узнал лицо, но прошло несколько тревожных секунд, прежде чем он смог уверенно сказать, кто это; а человек уже радостно протянул ему руку. Пожатие было крепкое.

— Лютер Лоуренс, ей-богу! — Он притянул Лютера к себе и обнял.

— Байрон, — произнес Лютер, когда объятия разомкнулись.

Байрон Джексон, Старик. Его босс в гостинице «Талса», глава профсоюза цветных носильщиков. По-честному делил чаевые. Старик Байрон, который всегда улыбался белым самой широкой улыбкой на свете, а как только они пропадут из виду — крыл их на чем свет стоит. Да, Старик Байрон — из хороших людей, чего уж там.

— Далековато ты на север забрался, а? — проговорил Лютер.

— И то правда, — ответил Старик Байрон. — Да и ты, Лютер. Ни в жисть бы не подумал, что тебя тут повстречаю. У нас пошел слушок, что…

Старик Байрон подозрительно зыркнул в толпу.

— Какой слушок? — спросил Лютер.

Старик Байрон наклонился к нему поближе:

— Что ты помер, сынок.

Лютер дернул головой, приглашая его двинуться по улице, и Старик Байрон пошел рядом с ним; они направились к Сколли-сквер, прочь от дома Жидро. Брели они медленно: толпа с каждой минутой густела.

— Ничего я не помер, — возразил Лютер. — Просто в Бостоне.

Старик Байрон спросил:

— А что это все на улицу высыпали?