Настасья
Шрифт:
– Бабы бабами, а молва идёт. Куры эти, коровы какие – то, чёрный дождь над огородом Митрофанихи, молния Нестерчуку в баню попала. Все на тебя валят, а тут вон свиньи дохнуть начали. Чума, говорят. Ты вчера где шаталась? Я парня еле успокоил, он орёт, мамка по лесам ведьмует. Совсем ты очумела, Варьк.
Варвара с трудом поднялась, вытащила сонного сына из кроватки, сунула Ивану.
– Нет в нем силы никакой. Твой сынок, простой, челядь. Зря надеялась я, не вышло ничего. Слабое твоё семя, никудышное. А вот эта…
Варвара мотнула головой в сторону комнаты, там шустро шевеля худенькими пальчиками разбирала козий пух Настасья.
– Эта
…
Ночью Иван уснуть не мог. Вдруг разом выпавший снег накрыл улицу и двор в сияющим покрывалом, и от этого в комнате было светло, как днём, высыпавшие после снегопада звезды пронзали лучами чёрное небо, казалось что эти лучи многократно отражаются от снежных сияющих накатов, и вся эта иллюминация бередила сердце, заставляя его колотиться у горла. Иван устал ворочаться в кровати, встал, глянул на часы (уж на четвёртый час повернуло), поправил одеяло у Алексашки, накинул полушубок и вышел на крыльцо. Странное чувство одиночества просто затопило его с головой, дом звенел.гулкой пустотой, пялился чёрными глазницами на белый сияющий мир и молчал.
Иван прикурил третью, но горло загорелось от едкого дыма, и бросив окурок в снег, хотел было идти в дом. Но в самом конце улицы показались какие-то люди. И их фигуры, дробно усеявшие белый простор были похожи на фасоль, брошенную в густую сметану.
Когда толпа приблизилась, Иван понял – заводилой компании был Петруха – двоюродный брат Коляна, противный, склочный мужичонка, с молодых лет бывший с Иваном в контрах. С ним в компании задорно прыгали ещё пара – тройка дружбанов, а позади топтались бабы во главе с Митрофанихой, толстой и неповоротливой, как свинья тёткой, соорудившей капитал на картошке, выращиваемой ею в размерах несусветных.
– Что, Ванек? Ты в курсах, что Коляна седни в ренимацию опять положили? Ведьма твоя постаралась, давай, кажи её на народный суд. Пусть ответит людЯм почто гадит, cyчкa.
Петруха одним прыжком вскочил на крыльцо, толкнул Ивана в грудь, пытаясь проскочить в дверь, но Иван здоровенный ручищей смел его вниз, деранул лом, приткнутый к стене, вертанул им перед собой, тыкая, как копьем.
– Пошли вон отсюда. Черти, носит вас по ночам. Завтра приходите, утром и поговорим. Детей мне перепужали, ироды.
И видно что-то в его словах и отчаянном тоне было такое нешуточное, что даже скандальная чертовка Митрофаниха, не боящаяся ни беса осадила, сплюнула через щелястую челюсть, махнула рукой.
– Завтра придём. Пусть готовится ответ держать. Нелюдь.
…
Когда последняя чёрная фигура скрылась за поворотом, Иван трясущимися руками закурил очередную, но снова бросил. Тихонько, стараясь не шуметь, пробрался в кухню, глотнул воды, заглянул за занавеску, где спала Настасья. И, чувствуя, как варом окатило сердце при виде её пустой, ровно застеленной кровати, бросился в комнату Варьки. И долго сидел на табурете, разглядывая идеальную чистоту совершенно пустой комнаты.
Раннее утро окрасило желто-оранжевым верхушки елей вокруг Варькиного дома. Иван думал, что он не найдёт её дом среди болот, кто-то недобрый стёр все, что было из его памяти, но он нашёл. Каким – то чудом, бес ли, ангел вывел его на тропу, и вот он – дом…
Вот только внутри его не было жизни. И лишь заблудившиеся
Глава 12
Март закрутил метелями так, что село завалило по крыши – плотное тяжелое покрывало легло на истосковавшуюся по весне землю белым саваном. И задохнулась бы она под ним, наверное, если бы не вдруг грянувшее после череды снегопадов солнце – сияющее, мощное, всепобеждающее. С самого утра начинало оно победное шествие по высокому, ярко голубому небу, и, несмотря на мороз, снег сдавался, проседал к полудню, истаивал украдкой, сверкал хрустальными корочками. И девчонки-старшеклассницы, возвращаясь с уроков, поднимали эту сияющую кружевную красоту, смотрели сквозь ледяные скорлупки на солнышко, щурясь, хохоча в предчувствии весны и любви…
Алексашка тащил санки по еле заметной тропке между заборами крайней улицы к околице, тащил с трудом, вяз валенками в начавшем подтаивать снегу, но упирался, хмурил высокий лобик, и приплюснутая шапка-ушанка сползла набекрень, открыв одно красное оттопыренное ухо. Там, куда так упорно пробирался парнишка, ребята соорудили горку, да высокую, почти с дом, залили склон к реке водой, натасканной ведерками из проруби, и катались с гиканьем, горка получилась что надо. Вот только Иван Алексашку на эту горку не пускал – мал больно, да и река рядом, и не уговоры, не плач, не послушная помощь по хозяйству, ничего мальчишке не помогало – отец был непреклонен. Зато сегодня папка уехал в город, строго – настрого приказал сыну не выходить из дома до его приезда, а лучше курам да уткам зерна отнести, да козам сена. Да разве настоящего парня дома – то удержишь?
Алексашка сделал все, что велел отец, исписал красивыми буковками целую страницу по заданию учительницы Анны Петровны, подкрепился молочком с пряничком, да и выскочил из дома, озираясь, чтоб никто не увидел, да отцу не сказал. Добрел, забрался на горку, уселся на санки поплотнее, натянул верёвку, оттолкнулся и покатил вниз, сжавшись от ужаса – уж больно быстро мелькали ветки по бокам горки и зло свистел ветер в ушах…
Резкая боль оглушила парнишку – он выкатился с перевернувшихся санок кубарем, нога попала точно на корягу, торчащую из под снега, в ноге что-то хрустнуло и мутная чернота заменила слепящую белизну берега.
…
– Иван, слухай. Ко мне внучка седня приехала с городу. Хорошая она у меня девка, умная, да вот мужик дерьмо попался, пьющий гад. Ну и бросила она его, сюда к нам решила, учителкой будет. Так ты того… Приглядись…Чего бобылем жить-то? Иль ведьму свою ждать станешь?
Василиса уцепилась за Иванов рукав костлявой щепотью, дышала водочно-селедочным духом, покачивалась, но держала крепко, не оторвать. Иван, усмехаясь, кивнул, чтоб отстала, но старуха – крепкий орешек, так просто своего не уступит.
– Ты не кивай. Не кивай. Ладно, сам кулюкаешь, уж и не юнец, так о сынке подумай. Он вон – санки потянул один куда-то к реке, неслух, ты небось не разрешил. А мамка была бы, так проследила б. Сашка-то дома твой? Темнеет уже, мороз будет в ночь.
Иван оттолкнул Василису, даже испугался, что сильно, влетел в дом, позвал Сашку. В доме стояла тишина, на вешалке, куда аккуратный маленький мужичок всегда вешал свой тулупчик и шапку – пусто. Ивана варом окатил, ошпарило все внутри, он метнулся по двору к сараям, к курятнику – везде прибрано, зерно подсыпано, сено козам задано, а вот сына и след простыл.