Настасья
Шрифт:
– Уйди. Не суй мне гадость свою. Я сам.
Варя изумленно подняла брови, поставила чашку на стол, вскочила и вдруг взвизгнула высоко, как железом по стеклу.
– Она! Танька твоя! Неймётся ей там, бродит нежить. Моё хочет забрать. Щас! Не получит.
Варвара вдруг опять схватила кружку, кинулась к Ивану, но тот аккуратно и сильно взял ее за руки, отнял кружку, поставил на стол.
– Вот что, Варвара. Я слабость проявил, больше не повторится. Живи, коль живёшь у меня, живи постоялицей с дитями, ко мне не лезь. Не жена ты мне, а в любовь с тобой я наигрался. Нету больше любви.
Варя зыркнула исподлобья и выскочила в сени. Ее тяжёлый, нездешний взгляд был полон злобы и ненависти.
…
Дядь Ваня, я там блины тебе на столе оставила. С маслицем. Иди поешь.
Иван окончательно пришёл в себя, потряс головой, отгоняя тёмное наваждение, и почувствовал, как крошечная ручка нырнула в его ладонь. Настасья тянула его за руку, пыталась заставить идти и от неё пахло сладким тестом и молоком. Он послушно пошёл следом, и тут девочка увидела кружку. Отпустила Ивана, подошла, понюхала и, странно блеснув глазами, вылила настой в окно, в самые заросли шиповника.
Глава 10
Рубанув колуном огромный чурбан с такой силой, что кривая трещина разделила его корявую плоскость пополам, как будто его пробила молнияИван распрямился – кто-то мелькнул за штакетинами забора – темная такая тень, легкая, неоформленная. Так бывает, когда в глаз попадает соринка, и никак ее не вытащить, мотается где-то под веком, а смотреть не даёт, мешает. Но это все же была не соринка, тень материализовалась – бабка Василиса шла прямо к дому по тонкой тропочке среди муравы.
Иван бросил колун и пошёл навстречу, с бабкой этой шутки плохи, она хоть и родственница была какая-никакая, а палец в рот ей не клади, откусит. Да и глазливая старуха до жути, на кого глаз свой тяжёлый, чёрный положит – не сдобровать. Иван прям почувствовал, как внутри у него сжалось что-то, Василиса внушала непонятный страх всем сельчанам, и никто не мог понять почему.
– Баб Василис? Ты к нам, что ли?
Иван сам себе удивился, голосу своему елейному, просто мед лил. Но старуха дёрнула крошечной головой, туго затянутой чёрным платком, вроде от мухи отмахнулась. Проходя мимо Ивана, двинула его костлявым плечом, фыркнула басом
– Так к тебе, к кому ж. Не к ведьме ж твоей, чёртовой кукле. Где она, дома?
Иван вытянулся, как школьник перед учителем, сказал
– Нету, Баб Василис. В магазин пошла, за сахаром.
Василиса довольно кивнула, сморщила ещё сильнее щеки и так, похожие на перепеченые яблоки, хмыкнула.
– За сахаром… шоб ей яду насыпали, дьявольскому отродью. Пошли.
В доме бабка скинула меховую безрукавку, напяленную, несмотря на жаркий сентябрь, на толстую кофту, перевязала назад платок, показав жилистую птичью шею, уселась за стол, плеснула себе компоту из банки. Указала Ивану тонким, похожим на прутик пальцем на табуретку, неожиданно вздохнула.
– Дурак ты, Ваньк. И бабка твоя тоже дура была, даром что сестрица моя троюродная. Тоже с ними вязалась. С ведьмаком их, дедом этой Варьки твоей. Хорошо, Бог отвёл.
Иван тупо смотрел, как шевелится коричневая бородавка у старухи на остром
– Они, Ванька, тут с испокон веков живут, идолы эти. Кружат вокруг села, мёдом им тут намазано. Один дом кидают, другой строят. Места меняют, то средь болот построятся, то на холме, под самой кручей. Вроде бегают от людей, да только никто из наших к ним особо не лезет, боятся. Вот и живут, как прозрачные, и вроде есть они, и вроде нет. Ведьмаки, одним словом…
Иван наконец очухался, дёрнулся, выпалил
– Так живут и живут, никого не трогают, вам что?
Бабка глянула на него, как на таракана, сообщила
– Нам что? Ведьмаки гадят везде, скот портят, кур да петухов холостят, а сейчас так и за коров взялись. Уж не первая пала, а вчера бык у Алешки сдох, у того, что у речки. Она, твоя эта, вдоль реки шлындрает, там и пакостит. Гадюка.
Бабка налила ещё компота, выпила залпом, как самогон, встала.
– Я тебя, в общем, предупредить пришла. Народ против твоей Варьки очень настроился. Гляди, дом пожгут… Все к тому идёт, ты про Кольку-то своего слыхал?
Иван пожал плечами, все что говорила старуха казалось ему жутким бредом, просто средневековье какое-то. Очумели все, честное слово.
– В больнице твой дружбан. Откачали с трудом, говорят какую-то водку не ту в центре купил.
Иван зло отмахнулся, ощерился.
– Хватит муть гнать. Колька вечно дрянь пил, первый раз что ли? Варька то тут причём
– Так люди видели, как Варька эта твоя ему мерзавчик сунула. Деньгу тяпнула, в карман сунула, а ему бутылку. Так в ту же ночь его и скрутило.
Иван смутно вспоминал, как рассказывал Варваре об их с Коляном разговоре, подшучивал вроде, а та слушала внимательно, дрожала ресницами…
– Так коли она на людей перешла, не сносить ей головы. Да и тебе попадёт с дитями. Ты вот что…
Бабка Василиса встала, повязала платок по подбородок, натянула шубейку
– Бабку твою тогда Господь спас, а ведьмака её полюбовника кольями забили. И дом их спалили, они тогда за лесом жили, у яра. Так бабка у всего села на коленях прощенья просила, простили её. Гони ты, Ваньк, ведьму эту от себя. И детей её тоже, семя бесовское. Не доводи до беды. Пошла я.
Василиса скрылась в сенях, а Иван ещё долго сидел, задумавшись. Он и не видел, что из-за занавески у печи, блестят тёмные глазки. И только когда он встал, Настасья отпрянула, спряталась в глубине тёмного угла, затаилась
Глава 11
– Иван, ты говоришь ерунду. Что за глупость такая, какие ещё куры? Ты что, всерьёз думаешь, что я кур порчу, ты баб этих неграмотных слушаешь? Я думала, что ты умнее.
Варвара сидела напротив Ивана, тяжело уронив большие кисти рук на стол. Она как – то резко постарела за этот год, ссутулилась, осунулась, и вдруг стало понятно, что она не так уж и молода, как казалось Ивану вначале. Даже та упругая сила, пружиной выпрямлявшая её крутую спину начала покидать ее тело, она уже даже не пыталась броском прыгнуть в седло, и даже их спокойная лошадь пугала её. Запрячь Дуську в телегу и то – звала Ивана. Тот видел, что что-то не так, но дикое, нутряное раздражение против женщины не мог побороть, скрипел зубами, терпел.