Настольная книга адвоката. Искусство защиты в суде
Шрифт:
Более того, подзащитный всего лишь обычный человек. У него нет навыков общения с господами прокурорами, которым нравится засыпать свидетелей хитроумными вопросами и которые могут заставить самого невинного человека выглядеть злодеем и поставить его в тупик. Как может Джимми с восемью классами образования соперничать с прокурором, мастерски владеющим искусством перекрестного допроса? Именно по этой причине наши отцы-основатели защитили нас. Как адвокат я посоветовал Джимми позволить мне говорить от его имени. По крайней мере в этом случае соперничество будет справедливым».
А при соответствующем случае я могу добавить: «Так или иначе почему Джимми должен давать показания, если обвинению не удалось
Нуллификация закона присяжными. Мы часто слышим вопросы относительно нуллификации закона присяжными, то есть их полномочий аннулировать правовой акт и вынести справедливый вердикт, несмотря на закон. Нуллификация закона присяжными была частью нашей юридической системы, пока судьи не осознали, что присяжные слишком часто выносят оправдательный приговор людям, которых обвиняют в преступлении по несправедливым законам. Сегодня суды или законодательные органы почти всех штатов ликвидировали нуллификацию закона присяжными, несмотря на конституцию многих штатов, которая предусматривает такие полномочия. Можно поговорить об этом праве с присяжными, пусть даже его у них отобрали. Этот вопрос я обсудил бы следующим способом: «Цель закона — обеспечить правосудие. Законы нашей страны предположительно разрабатывались ради справедливости. Но что, если применение закона не обеспечивает справедливость? Что делать тогда?
Присяжные — это судьи. Вы оцениваете факты, судья следит за соблюдением закона. Но факты бесполезны, если закон несправедлив и не предназначен для того, чтобы наказывать невиновных. Иногда он не соответствует фактам. Иногда применение закона ведет к ужасной несправедливости. Закон нельзя изменить. Его честь даст вам указание соблюдать закон. И все же в вашей власти, и только в вашей, вынести справедливое решение».
Это наш последний шанс обратиться к присяжным. Почти во всех судебных округах обвинение наделено правом закрыть судебный процесс — правом на последнее слово. Вот что можно сказать присяжным по этому поводу: «Когда я сяду, господин прокурор имеет право выступить с заключительным словом. Я обязан не перебивать его. Больше вы не услышите от меня ни одного довода по этому делу. По закону я должен молчать. Логика закона, если он вообще логичен, такова, что, поскольку бремя доказывания лежит на обвинении, прокурору предоставляется последняя возможность убедить вас опровергнуть то, что мы говорили в свою защиту, и оставить вас, присяжных, под впечатлением его слов.
Это закон. Мы не можем его изменить. Хотя я должен молчать во время выступления обвинителя, вы увидите, как я морщусь, — не от того, что он говорит, а от того, что не могу встать и указать на противоречия в его словах. У меня одно утешение — ваша хорошая, крепкая и честная память о том, что здесь происходило. И я знаю, что вы примете справедливое решение. Поэтому вот о чем я вас прошу: когда прокурор завершит свою речь, знайте, что я мог бы возразить на каждый вопрос, о котором он говорил. На каждый. Но не ждите от меня ответа на это выступление — вы сами ответите на него, удалившись в совещательную комнату. Веря в это, я буду чувствовать себя увереннее, храня молчание, в то время как господин прокурор выступает с заключительной речью».
Мысли
Харизма — это контролируемая передача неприкрытых эмоций. Она позволяет жару сердца вырваться и, затронув души слушателей, передать им свой неповторимый пыл.
Нельзя убедительно говорить о любви, не испытав ее. Люди не могут влюбиться, не передавая друг другу своих эмоций. Так же обстоит дело с исполнительской игрой на сцене или в зале суда, перед присяжными или в зале заседаний. Ничего не получится, если говорящий не испытывает искренних эмоций и не передает их слушателям.
Исполнение заключительной речи позволяет притронуться к творческому началу, недоступному при разговоре один на один с другом или женой и детьми за обеденным столом. Для них мы не исполняем спектакль. В разговоре друг с другом люди редко хотят добиться драматического эффекта. Он приемлем на сцене, но ни к чему в повседневных разговорах. В зале суда театральность может стать искренней. Презентация должна быть честной, но ее нельзя исполнить за чашкой кофе. В конце концов, эффектная речь отчасти является продуктом харизмы.
Прежде всего давайте вспомним, что нас интенсивно воспитывали начиная почти с того момента, когда мы произнесли свои первые слова. Давайте представим, что начиная с двух лет родители стали строго и усиленно заниматься с нами культуризмом. К тому возрасту, как пошли в детский сад, мы могли выжимать двадцать килограммов, но тренировки год за годом продолжались, и ко времени окончания колледжа мы уже поднимали почти пятьсот килограммов, однако при этом не в состоянии были пробежать даже стометровку, не могли танцевать и даже прыгать со скакалкой. Все, что мы могли делать, — таскать огромное тело, играть мышцами и поднимать чудовищный вес.
Точно так же наш ум воспитывают с того времени, как мы стали достаточно взрослыми, чтобы научиться считать. Воспитание концентрируется на умственных упражнениях. Нас учат, что ключом к успеху является логическое мышление, объяснение и размышления — всегда размышления. Нам говорят, чтобы мы не занимались «глупой сентиментальностью». Мы верим, что чувствительные творческие люди — люди духовные — являются своего рода неудачниками. Мы их терпим, но не всегда уважаем. Чаще всего они не зарабатывают много денег и не входят в размышляющее, интеллектуальное общество. Больше всего мы уважаем людей с мощным, поддающимся измерению интеллектом.
Ни в одном колледже не учат умению чувствовать. Научное сообщество обладает главным образом хорошо развитыми умственными мускулами. Мы так усиленно их тренируем, что в нашей натуре не остается даже крохотного уголка для атрофированного творчества и эмоций. Мы не можем петь, не способны писать картины или поэмы, не можем услышать утреннего пения птиц и осознать его принадлежность к райским небесам. Мы искалечены грузом умственных мускулов.
Но, как мы уже видели, справедливости невозможно дать определение. Она не выводится математической формулой. Мы чувствуем, ощущаем ее. Когда ее у нас отнимают, мы тоже ощущаем ее — глубоко в душе. Справедливость невозможно объяснить, как обычные чувства — боль, страх, радость или печаль, — ее можно лишь осознать на уровне ощущений. Если она есть, мы испытываем спокойную радость или удовлетворение. Если нет — мы чувствуем гнев или боль.