Настоящая фантастика – 2010
Шрифт:
— Жуть.
— Михайлова в приемном дежурила, когда его привезли. Увидела и в обморок хлопнулась. Прикинь, это с ее-то опытом.
— В больнице зло всегда виднее. Оно там, как уксусная эссенция, в концентрированном виде. — Я погладила его по заросшей щеке. — Знаешь, а добра все равно больше, только мы его воспринимаем как должное. Смотри, довезли же его? Довезли. А разве ты, лучший хирург города, был там случайно…
— Умер он. Я ничего не успел. — Игорь демонстративно зевнул и, сняв мою руку, отвернулся, не желая больше продолжать разговор.
Слушая, как Док похрапывает,
Змейка. Лежит, свернувшись, годами, а потом кусает, когда меньше всего ждешь. С Лёкиным будущим сыном тоже могло что-то такое случиться, как с этим мальчиком. Но не произойдет, потому что я набралась наглости и нарушила справедливое равновесие. Просто не стала писать хной несчастья.
Равновесие, справедливость. Как их измерить? Если бы я раздавала жизни нам с братом, то, конечно, выиграла бы, если бы способности и удача достались нам поровну. Но что кажется справедливым одному, возмутительно для другого. Так, может, дело и не в справедливости. Вдруг я получила этот дар вовсе не ради равновесия? А для того, чтобы спасти одних от несчастий, не доставляя горя другим?
Кровь прилила к щекам. Я чуть не задохнулась от дерзкой мысли.
А ведь все так и есть. Я уже спасла Лёкиного будущего сына. А в нем и его будущих детей. Как Игорь спасает людей на операционном столе. Только я сделала это заранее, еще до рождения. Я могу спасать несчастных мальчиков и девочек, и их родителей. И Дока, которому не придется, пряча глаза, сообщать ужасные новости родственникам.
В горле пересохло. Я осторожно выползла из постели, чтобы не потревожить Игоря, и скользнула на кухню напиться.
По рукам побежал знакомый холодок. Обычно я ощущала его каждый раз, когда собиралась рисовать. Может, рисунок начинает сходить?
Как бы не так!
Включив свет, я обнаружила два свежих, как будто только что появившихся символа чуть пониже правого запястья, там, где бился пульс. Тройная свастика и несколько закорючек, похожих на арабскую вязь, о значении которых я, как и прежде, не имела ни малейшего представления.
Послюнявив палец, я терла их, пока кожа не покраснела.
Подбородок задрожал. Вот, значит, как соблюдается равновесие!
Щедро сыпанув на кожу чистящего средства, я лихорадочно сдирала кожу проволочной губкой, догадываясь, что это совершенно бесполезно.
Значит, зло не перепрыгнуть, не обойти, не обмануть? Это мне в наказание за те двенадцать благопожеланий, оставшихся у Лёки на руках. Почему кто-то обязательно должен расплачиваться, чтобы добра было больше, чем зла? Кто следит за всем этим с маниакальным упорством?
Черт! А что, если вырезать их ножом, нафиг? Может, обойдется?
Я вспомнила руки старухи-цыганки, покрытые рисунками до локтя, и волосы зашевелились у меня на голове. Неужели и она вот так же пыталась обмануть судьбу всю свою долгую жизнь, принимая на себя бремя боли и несчастий за других женщин? Вон где она закончила свои дни, в грязном, вонючем подземелье. Вряд ли она просто так вышла
Засосало под ложечкой.
Значит, и я? Мне тоже суждены такие жизнь и смерть? Я представила себя никому не нужной старухой, измученной постоянным ожиданием горя.
В носу захлюпало.
Не хочу! Не буду просто сидеть и ждать, когда по мне шарахнут эти знаки. Это несправедливо! Дура! Размечталась, собралась спасать чужих людей. Задаром мы все герои.
Но я же не знала!
Передо мной маячили счастливые Лёкины глаза во время венчания и дурацкая змейка, которую я не нарисовала.
А если б знала?
Сидя на полу у мойки с кухонным ножом в руке, я умерла от страха в тысячу первый раз.
4
— Говорила я тебе… Горе ты мое.
— Мама, прошу тебя! И так тошно. — Я сунула голову под подушку. — Оставь меня в покое.
Не прошло и недели, как гадкая змейка цапнула меня в самое сердце, впрыснув горького яду. Арабская вязь потускнела, погасла, словно исполнив свое предназначение, когда я увидела Игоря с опсестрой Лерочкой в машине у парка. Не в силах отвести глаза, я смотрела на то, как мой мужчина целует другую. И тогда я решила: исчезну из его жизни — он ведь и не заметит ничего. Кое-как на ватных ногах добрела домой, покидала вещички в клетчатую китайскую сумку и пошла умирать.
Сделать это казалось легче, чем вернуться к матери, но менди и этого мне не позволило.
Таблетки, которые я для верности запила бутылкой мерзкой бормотухи, точно в пошлейшем мексиканском сериале, не подействовали, как я надеялась. Меня мутило, рвало, и облегчения не наступило. Вместо сердца образовалась бездонная, дымящаяся по краям, дыра.
— Ой, дуреха. Дался тебе этот Игорь. На что ты вообще надеялась.
Я затыкала уши, но мамин голос сверлил мозг, проникая сквозь любые преграды.
— Мама! Лучше добей меня сразу!
— Работу бросила, наврала с три короба, ерундой какой-то занялась. Ума нету. Вот и результат! Хорошо, что тебя хоть в секту какую не завлекли. Говорила я тебе…
Опять!
Мама, мама! Ты своими руками счастье не убивала, ради подруги не комкала жизнь, как пустую пачку из-под сигарет. А ведь на мне еще один символ висит. Что это будет? Когда? Что мне твои слова? Я сама себя ругаю.
Сколько таких подлостей вышло из-под моей руки? Сотня? Две? Легко, особо не задумываясь, я полгода раздавала их налево и направо. А еще утешала себя мыслью, что это справедливо!
— Жива осталась, и ладно. Хоть ценить теперь больше будешь то, что имеешь, а не просто как должное воспринимать. Евгения! Ты куда? Вот шальная! Хоть зонт возьми!
За последние три дня, которые я провалялась в постели, выслушивая нотации, лето, как старую афишу, сорвали с неба и свернули в трубочку. Я выскочила на улицу под серый зябкий дождик. Шлепая по лужам, машинально побрела в сторону бульвара, где мы с Игорем любили бегать по утрам. И тут же, поймав себя на этой мысли, свернула в переулок. Куда угодно, лишь бы подальше.