Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без
Шрифт:
Перед сном она долго сидела, держа в руках небольшой портрет мужа. Было темно, экономили свечи, стараясь все делать при дневном свете, а вечерами собирались все в одной комнате, где сестры рукодельничали, мальчики рисовали или читали, Маша, как старшая, тоже старалась заняться рукоделием, а маленькая Таша играла. С наступлением темноты, чтобы не жечь лишних свечей, уходили спать. Поэтому Наталья Николаевна не видела изображения, она разговаривала с мужем скорее душой.
– Я не сдамся. Я все равно выращу детей и дам мальчикам образование, даже если для этого придется есть один хлеб и пить воду, а вместо
Теперь Наталья Николаевна реже вспоминала стихи своего мужа, мысли заняты другим, даже детям вслух читала его сказки реже, их время тоже было занято другим.
Мальчикам скоро поступать в гимназию, их требовалось подготовить, значит, прошло то время, когда хватало их с Азей занятий, нужны учителя. Утро, как и прежде, начиналось с уроков, но теперь Наталья Николаевна занималась только с девочками, сыновей обучали специально приглашенные учителя. Каждый урок стоил дорого, – 3–5 рублей, это были значительные траты для семьи, но от них никуда не деться. С девочками продолжала заниматься сама Наталья Николаевна.
Дни тянулись скучные, похожие один на другой. Но Наталья Николаевна стала вынуждена выезжать в свет, и не только в салон Карамзиных.
В сочельник она проходила мимо магазина и невольно залюбовалась елочными игрушками. Вспомнилась собственная елка в Полотняном Заводе, которую устраивал ей дед. Украшенная множеством дорогих игрушек, лесная красавица притягивала к себе взор, заставляя подолгу стоять, разглядывая эти игрушки. Таша очень любила именно вот это – разглядывать елочные игрушки.
Вот и теперь взрослая женщина сначала застыла возле огромной витрины со множеством шаров, самых занятных фигурок и всякой всячины, а потом вошла в магазин. К празднику удалось скопить немного денег на подарки детям, и она вдруг решила, что чем покупать что-то бедненькое, лучше поярче нарядить елку, добавив к сделанным собственными руками украшениям еще и фабричных, а детям купить сласти, которых они обычно не видели.
Очарованная блеском и обилием красивых игрушек, она даже не сразу заметила немного странное поведение посетителей и продавцов. Все внимание было почему-то отвлечено от прилавков и витрин и приковано к той, у которой стояли всего двое. Там не было праздничной толчеи, и Наталья Николаевна направилась именно туда. Глаза заблестели от прелести, выставленной в витрине! Маше понравится вон та кукла в розовом платье, а Таша с удовольствием повесит на елку эту обезьянку…
– Госпожа Пушкина? Вы вернулись в Петербург?
От голоса она заметно вздрогнула. У прилавка стоял государь. Хотелось спрятаться, исчезнуть, но вежливость требовала присесть в легком реверансе.
– Да, Ваше величество.
– А почему я не вижу вас на балах? Мне было бы приятно. Ее величеству, я думаю, тоже.
– Да, Ваше величество…
– Как ваши дети, как их здоровье?
– Благодарю, Ваше величество, хорошо.
– Не буду подробно расспрашивать, надеюсь увидеть вас достаточно скоро и поговорить подольше. Желаю вам и вашим детям счастливого Рождества.
– Благодарю, Ваше величество. Желаю такого же Вам и Ее величеству.
Николай I ушел, а она осталась стоять, оглушенная. Вокруг оглядывались, шепотом пытаясь узнать, кто же это. Кто-то догадался:
– Пушкина! Царь сказал «госпожа Пушкина»!
По залу прошелестело: «Пушкина!»
Не желая быть объектом чужого внимания, Наталья Николаевна заторопилась домой, подальше от любопытных глаз. Ее уже не прельщал блеск игрушечных карет, милые личики кукол, мерцание огней… Даже в праздничной толпе Пушкиной не было покоя.
Ближе к дому она все же зашла в кондитерскую и накупила угощения, но внутри росло беспокойство… Государь напомнил, почти приказал, не желая слушать никаких возражений. Она не имеет права прятаться от света, она обязана посещать придворные балы…
Хотелось крикнуть: а кто мне даст денег на платья для этих балов?
Еще когда был жив Пушкин, она выходила из положения довольно простым, но эффективным способом. Придумала его домашняя портниха. У первой красавицы Петербурга на весь сезон бывало сшито не более двух лифов, правда, очень качественных, отлично сидевших. Перед каждым балом на этот лиф нашивались новые оборки, а после бала срезались и нашивались другие. Портниха была мастерицей, к ней часто присоединялись и горничные, потому что пришивать бантики и воланчики не требовало большого мастерства, а иногда бывало нужно за день переделать платье к следующему балу. Это стоило совсем немного, менялись только перчатки и туфельки.
Наталья Николаевна вздохнула: видно, придется снова браться за иглу не только ради домашних или детских платьев, но и для бальных тоже. Беда, что ныне портнихи нет, значит, все надо самой. Азя, конечно, будет рада, потому что ждать, когда же ее возьмет с собой Строганова, тоже тоскливо.
Она постаралась избавиться от мыслей о царе и балах, не стоило об этом думать в сочельник. Праздновали шумно и весело, хотя не слишком богато.
Но от сестры озабоченность Натальи Николаевны не ускользнула, она прекрасно знала, что если Таша так задумывается временами, значит, что-то произошло. Когда детей уже уложили спать, Пушкина поведала о своей встрече с царем и его почти приказании бывать в свете.
– Ташенька, но это же хорошо! Сколько тебе можно хоронить себя в четырех стенах?
– Я выезжаю.
– Куда? Разве что к Карамзиным? И это свет?
– В чем выезжать, Азя? И на чем?
Александра задумалась, но ненадолго, потом тряхнула головой:
– Теткино перешивать будем! У нее много.
К счастью, у Екатерины Ивановны и впрямь оказался богатый гардероб, он не соответствовал новой моде, не говоря уж о размерах, но у горничной были золотые руки. Такие же у самих сестер. В доме без конца что-то шилось, перешивалось, перекраивалось, на балах снова блистала Наталья Николаевна Пушкина, повзрослевшая, но от этого ставшая еще более красивой. Легкая красота милой девочки уступила царственной красоте взрослой женщины.
Мужчины снова были без ума, а Александра снова оказывалась на вторых ролях некрасивой сестры первой красавицы.
Вокруг Натальи Николаевны зароились желающие жениться. Но для нее первым условием были дети: «Кому мои дети в тягость, тот мне не нужен». Брать на себя ответственность за четверых детей даже ради безумно красивой женщины не решался никто, а те, кто все же рискнул, пытались выяснить, нельзя ли детей отдать на воспитание в казенный дом. В таком случае Наталья Николаевна не разговаривала вообще.