Натренированный на победу боец
Шрифт:
– Обращается председатель женсовета города, мать-героиня, ветеран труда Гаврилова Прасковья Ивановна.
– В городе нету покоя, сорван подвоз хлеба в магазины, автобусы стоят, люди не могут уехать с птицефабрики. К больным не поспевает скорая помощь. Милиция здесь вся, а что творится у нас без милиции на Урванке и Залесном? Не дорогое ли удовольствие такая демократия ? Мой сын погиб в Афганистане, – Свиридов передохнул. – Я, как никто, знаю, что такое потерять близкого человека. Меня послали ваши матери, жены, дети – идите домой!
– Расходитесь! Освободите проезжую часть!
Офицеры снова бросились к своим чернопогонникам:
– Не поддаваться! Огонь! Посылайте их на все буквы!
Маленький капитан присел и зычно
– Не воняй! Свободу русскому народу! Ура-а! За Родину! Впере-од! – И отбежал к кустам, как и все офицеры.
А чернопогонники вдруг действительно подались вперед с веселыми матюгами, в щиты заколотили новые снаряды; детина-краснопогонник, оказавшийся нашим неожиданным стражем, умело сплюнул:
– Щас-щас.
– Прекратите движение. Прекратите движение! Предупреждаю: прекратите движение… Факел!
Толпа охнула – щитоносцы тяжело, словно ленясь, покатили навстречу, вобрав за свои спины машины – на машинах ожили мигалки, завелись моторы, над кабинами показались водометные трубы, толпа запятилась. Но задние не видели, задние теснили, подпирали спины, и ближние молча забарахтались в давке; я завороженно смотрел, как стремительно пожирается чистая полоска снега меж людьми, как пожирает ее в ногу шагающий строй – бросились! и слились, щиты громыхнули, дружно взлетели дубинки, вскинулись для защиты рукавицы, локти – все убыстрилось, замелькало, люди вертелись, словно ими играла река, падали, вырывались, качались вперед, продирались в сторону от удара, охали, шумное дыхание моря, гомон, грохот щитов, без крика; толпа поддавалась быстрей, чем давили щиты, – она, как тесто, выдавливалась в стороны, влево и направо, и на краях чернопогонники, очухавшись, уже не бежали, сцепились за локти и уперлись, силясь перехватывать и вырывать дубинки, пинали сапогами щиты, не пуская сблизиться, и не уступали; на края отжимало новые волны, чернопогонники охватывали щитоносцев шире, линия щитоносцев прогибалась в клин, но они вдруг отступили и подобрались, заново сравнявшись.
Открылся истолченный в грязь снег. На нем валялись шапки с разорванными тесемками и рукавицы. Из толпы выводили солдат с окровавленными лицами, они держали вперед руки, на ощупь, высмаркивались и сплевывали – им махали из леса, от палатки с красным крестом.
Щитоносцы успокоились. Но в толпе ни один не стоял: ковыряли землю, выворачивали кирпичи, гнули и переламывали чахлые елочки, нервные руки разбирали ремни, наматывали на кулак, взлетали в воздух медные бляхи. В исступлении то и дело на открытое место выбегали солдаты в надорванных шинелях, размахивали руками, выкрикивали прямо в щиты грязную ругань, угрозы. В гуще толпы тяжело согнутые спины раскачивали помост, пытаясь приподнять, уже все чернопогонники сцепились за локти, в цепи, расходящиеся все шире – подковой, растопыренными к горлу ладонями, толпа жила, незаметно, текуче заполняла ничейную полосу, набухала, надвигаясь на каски и щиты с рычанием, словно распаляемым ветром до рева; я ждал какого-то внезапного воя, удара, толкнувшего бы толпу в змеиный бросок.
Щиты разомкнулись так неожиданно, что толпа отшатнулась, общим криком пытаясь ободриться в непонятной пока опасности. В открывшиеся проходы проворно выбежали люди в бронежилетах, без щитов. Как в детской игре, они с разбега прыгали на цепи чернопогонников, прорывая их на сколько хватало силы, ловко опутали канатом гроздь голов и бурлаками поволокли ее к своим – щиты немедленно сомкнулись за добычей. За машинами пойманных чернопогонников заколотили дубинками – они послушно побежали по одному, закрывая руками голову и живот, по проходу, составленному из охранников с лающими овчарками, в гору, в синие милицейские перевозки.
А щиты разомкнулись вновь, рыбаки бросились за новым уловом, толпа побежала от них, едва не валясь с ног. Они все пытались догнать цепь и забрались слишком глубоко, приостановились, но – поздно! Люди учуяли их
Я сам не заметил, как так вышло, но строй разодрала на части ввинтившаяся в него сила, крутанула, и на месте вязкого встречного движения людская мельница пошла закручивать живей, в одну сторону, разметывая там-сям остатки отбивающихся касок – все скорей, дерганей, суетливей.
– Конец, – произнес краснопогонник.
И все побежали к лесу, выбрасывая щиты, петляя; завыли сирены, машины тронулись – у первой тут же грохнулось лобовое стекло, под колеса прыгали рыбкой, из кабин водителей вытаскивали за воротники, один застрял ногой – его били на весу, не опуская наземь, машины не смогли двигаться – прямо на них бежали, крича, вперемешку все, кричали согласно, заодно, я не вдруг догадался: кричат «ура» – «ура-а!». Вдруг шипнул и выбросил струю водомет, она повела по снегу, размочалив рыжую грязь, уткнулась в старую сосну, сбивая кору и ветки – от нее ломанулись врассыпную, но струя задралась и пусто плевала в небо, растрепавшись, как кобылий хвост, – ее новые хозяева махали, стоя на кабине: свои! ура! Совсем вдалеке тяжело убегали командиры в папахах, изредка задирая руки, – стреляли? За ними гнались три солдата, один с лопатой, потом метнул ее вдогон. С треском раскачалась и завалилась первая вышка с видеокамерой, с нее прыгнули, бежали, все бросив. Кругом схваток метались и лаяли овчарки, в них швыряли щиты.
Мне казалось, прошла всего минута. Пожарные машины ворочались в толпе взад-вперед, облепленные солдатами, как воронами. В небо кидали шапки – ура! Я наблюдал, как убегал щитоносец-офицер: вдруг встал как вкопанный и пошел навстречу погоне, горячо что-то закричав, потрясая ладонями перед грудью, – обступили, толкнули, показывали на палатку с красным крестом, он крутил головой, тужась отвечать всем, толкнули так сильно – он на кого-то облокотился, отпихнули и ударили – сел на снег, шлепнули по каске – ляг! – над всеми прогрохотал вертолет, пожарные машины ездили по кругу, поливая друг друга, визг, в мегафон кричали желающие:
– Да здравствует седьмая рота! Ура-а! Дембель давай! Советский Союз! Мяу! Наливай! Краснодар! Орехово-Зуево! Ура-а!
Пролетел вертолет, ниже, в него целили водой и показывали кулак. Маленький капитан гонялся за своими, крича перехватывающимся голосом:
– Прекратить сопротивление! Отставить! Приказываю сдаться! Смирно!
Ему в плечо вдарила глина, он оторопело оглянулся, и точно в затылок его клюнул камень, он потянулся за свалившейся шапкой, пошатнулся и сел, голова не держалась ровно, капитан собрал в кулак снег, приложил к затылку и так держал.
Одна пожарка вдарила в другую, посыпалось стекло, ее обливали, бегали с огнетушителями – она задымила, в сторону бросились все, один кто-то пьяно ходил рядом и показывал что-то руками, потом стал мочиться на колесо.
Наш краснопогонник стоял нем, как и мы, и вдруг словно проснулся – прямо к нам неслись люди в развевающихся шинелях, зачем-то крича «ура!», он присел и стрелял низко над головами, отчаянно матерясь и вопя:
– Назад! Стрелять буду, вашу мать, назад!
Вдруг, как из-под земли, его схватили за шинель крепкие руки, и он кубарем скатился вниз, сразу отбросил автомат, перекатился на живот, спрятав лицо, руки, и странно тонко захлебывался: