Натренированный на победу боец
Шрифт:
– Выспался? А кто ж тогда храпел?
Укололи – уезжаем! Укол последний. Пропахана земля у мясокомбината. Тридцать семь и три. Надо было спать в шапке. Я напился – вкусная вода. Празднично смотрел на часы – они за нас.
Ни разу не кашлянул – и дышу свободней! Беленькая беременная с мочалкой и полотенцем. Жаль, не скажешь ей: хочешь выпить? Она приостановилась:
– Хочешь выпить? Заходи после ужина.
Вдоль стены поплелся за ней. Игрались дверью душевой: пусти, и я; а если кто придет? да спят все; а вдруг? Все спали, я дал знак, Старый перенес в уборную мешок с вещами и затолкал под шкаф. Лестница – рукой подать. Запоры на окнах
– Ты что?
– Резко нагнулся. Замельтешило.
– Иди ляжь.
Уже нет? Браться за мыло – нет? Умоюсь, нельзя отступаться сразу же. Вытянул из стакана зубную щетку и с первого раза состыковал ее с пастой – выложил белую веревочку на мертвую щетину. Мы еще дойдем и до мыла. Ткнул щеткой в рот – изнанку губ противно ожгло, неживой вкус наступил на язык, полетела щетка, заструилась из тюбика паста, я к стене и – вырвало.
Как стал к стене, так и некуда отступить – на штаны. День начинался-то хорошим. Слабость, свет убавился, губы дергались, по нутру сквозила пахнущая чужим боль – набежали из коридора, толкаются. Больше нечем – давлюсь слюной, свожу губы – ползут безобразно. Старый подтирает, лазит вокруг, отбрасывает чужие руки: сам я, сам – вдруг кто-то увидит наш мешок! – ведите его, погодите, – смочил руку и смазал мне лицо тепловатой, щекотной водой, – вот мои ноги, задергалось, сжало, полезло толсто со рта, и обжала неплотная густая вата ожидания – что-то, вот-вот, я спекся. Зимним ветром дохнул нашатырный спирт – я уворачивался.
– Тридцать семь и восемь.
Я прошептал без губ: минуло полчаса. Голос рядом продолжал: ну что, диета, язык! – язык обложен, м-да, таблетки будет – раньше случалось? Пили, небось? Желудок промыть или подождем? Температура, что температура – это, может, и не связано. Свиридов тряс у окна черной фотобумагой – там легкие, как два батона хлеба белого. Есть уплотнение. Может, он воспаление на ногах переходил. Кровь брали? Лаборатория опечатана. Дурдом! Ну, Старый, ждешь, когда все уйдут, они ж не знают про нас, позови ее. Он – как не расслышал. Когда был последний стул? Цвет обычный? Никогда внимания не обращаете? Что ели? А кто с ним ходил? Допросите в изоляторе Шестакова: что ели? Опять судороги, тазик! Что, тазик трудно догадаться принести?! Поменяйте подушку, что он на мокром? Что он вам показывает? Старый, ты ж понял.
Старый сдержанно в общей тишине:
– Что, брат, болит? Желудок? Не беда, отравление, отлежишься, в легких ничего нет. – Отвлекал их вздором.
– Надо ее.
– Что он просит? Что он просит? – раскудахтался Свиридов. – А ну – тихо! Что он вам сказал?
Старый раздраженно мазнул ладонью по лбу и с покорно-бешеным участием переспросил:
– Что? Что?
– Ты знаешь. Как мне без нее. Зачем она умерла?
– Без ка-кого? – уточнил Свиридов, жадно задышав.
– Это он… так… – Старый в один глоток усмехнулся и поморщился и сжал мое плечо, глядя под ноги – седая голова. – Довольно! Зачем столько народа?! Дайте ему отлежаться!
– Лишние уходят! Ирина Борисовна, в палату постоянный пост, вызовите еще медсестру – семь секунд! Даю машину.
– Не нужно пост, – вздыбился Старый. – Я сам. Что потребуется, подам. Дайте нам покоя.
Свиридов носился:
– Вы сами не рвете? Он опять! Придется промывать. Я, конечно, могу позвонить, но неудобно! Ей небось после свадьбы не до тебя. Всем молчать! Она?
– Хотя бы.
– Она. Видишь, чего ему захотелось. Всего не могу! Вдруг дома нет.
Старый
– Говорит шестой. Майора Губина домашний. Ктой-то? Здравия желаю, Елена Федоровна. Точно. Есть такое дело – Свиридов. А Виктор? Понял. Ночью поджиг. А я вообще-то до вашей дочери. Нет Ольги? Да. А когда? Это дело такое…
Старый зашептал скороговорно:
– Ну что, что, что ты сразу духом пал? Скажи, не нужно! Еще ведь подсадят медсестру! Долежи до машины. Господи, с чего ты взял, что все?!
– Никак нет, Елена Федоровна, ниче военного, все московские мои подопечные. Рвет одного. Поноса нет. Просит Ольгу. Что могу? Они разве понимают? Им кажется, раз из Москвы… До шести побуду и – в штаб. Извиняюсь. Мужики, нету ее. Зуб лечит. Да и кто ты ей, чтоб: ходи сюда! Сиделку привезли?
– Свиридов. Позвони, где она лечит зубы.
– Хватит! – рубанул Старый. – Поговорим без дураков!
– Мне уйти? – обиделся Свиридов.
– Пока вы здесь, он будет просить. Такое состояние, отлежится – придет в себя, я ведь тоже немного понимаю. Не сажайте сюда никого!
Занесли стол, сиделка-старушка записывала, расспрашивала, расчертила тетрадь, читала газету, зевала, уснула.
Я поднимал голову, чтоб проверить: могу? Время легконого, я чуял сон, только не осиливал уснуть, лоб холодный, нутро не болело – пекло, я проглатывал воздух, воду принесли холодней, нет кашля – печет не меньше, – так и должно, когда проходит? Тридцать восемь и две. Старый на часы:
– Половина двенадцатого. Еще ничего страшного.
– Сходи за ней.
– С чего ты взял, дурак? Хватит пить, понимай: вода не утолит, начнут действовать таблетки; а-а, доктор, входите.
Ладони утопали в животе, – о чем вам особенно неприятно вспоминать? – я не могу, что неприятно вспоминать, врач не знал:
– Что же это…
– Обыкновенное пищевое отравление, – цедил Старый.
– Что же предложить?
– Самое простое: два пальца в рот. Или прочистить желудок: вода с содой. Или с марганцовкой.
– Давайте, тогда пускай он действительно, что ли, два пальца в рот. Или с марганцовкой. Я еще подойду к шести.
– Не беспокойтесь. Я рядом, развитие у него обнадеживающее, утром проснулся зеленей. Зайдите утром.
«Попроси ее». – «Ты меня пугаешь, ясно скажи: все, я сошел с ума, решил оставаться, и я успокоюсь». Да кто там? Опять Свиридов:
– Мужики, нашел ее по телефонам, просил, расписал, но сегодня не может. Завтра! И то – благодаря мне. Завтра до обеда. Или к вечеру.
– Товарищ прапорщик, можно мне с ней переговорить? – И Старый ушел к телефонам. Сиделка проснулась: как?
– Уйдите. Вы мешаете. Отсюда. На хрен. Мне противно. Свали.
Она перенесла стул в угол. Я бесполезно матерился: глухая.
Старый: нет, не может сегодня. И не хочет. Хватит. В обед выпей чай, съешь сухарь – силы нужны. Болит? Ну, слабость, понятно. Раньше времени не думай.
Еще раз Свиридов:
– На завтра. Но ее сегодня повезут куда-то на процедуры, где-то рядом, – вдруг сегодня забежит? Но не настраивайся.
Метет. Всполошился: как метет? как же дорога? Нет, просто с крыши подуло, хорошо б до обеда поспать; пойди попроси ее лично, не откажет. Нет. Позови Свиридова. Зачем? Попрошу машину ехать к ней. Ты успокоишься? Спокойно. Мы собирались вырваться. Ты даже хотел больше, чем я, верно? Сейчас хочешь? Если ты сходишь к ней, да. Ты мне ставишь условия? Надо тебе! Срочно в Москву! В больницу! Глядеть кишки!