Натуралист на мушке
Шрифт:
— Г-господи, — произнесла она, озирая укутанные снегом окрестности, ледяное серое небо и огромную бревенчатую хижину, к которой мы подъехали. — Хорошее местечко, чтобы повесить здесь свою табличку, — правда, мальчики?
— Гм, снег, я надеюсь хотя свет не слишком хороший. Будет ли снег воздействовать на животных? — спросил Эластер, попытавшись начать описывать круги со склоненной наббк головой, но глубокий снег его остановил. Ли бросила в него снежок, но, к сожалению, промахнулась.
Бревенчатая хижина принадлежала Бобу и Луизе Сопак — очарова тельной паре, которая должна была стать нашими хозяевами и оказывать общее содействие на данном отрезке нашего путешествия вместе со своими соседями Черил и Доном Макдональдами. Когда я говорю, что это была бревенчатая хижина, то вовсе не имею в виду одно из тех строений, напоминающих коробку из-под обуви, которые вы так часто можете увидеть в фильмах о Диком Западе. Да,
Благодаря обильной трапезе, в сопровождении определенного количества предусмотрительно захваченного нами скотча, мои борода и усы оттаяли, а Пола вновь обрела зрение. Тут же за столом мы решили, что она, Родни (наш канадский оператор) и Эластер отправятся на разведку, в то время как нас с Ли посвятят в таинства катания на лыжах и хождения в снегоступах.
Я очень скоро обнаружил, что моя фигура, мой еп Bоп point, как это изящно называют французы, не подходит для катания на лыжах. Если я наклонялся вперед, то тут же падал вниз лицом; если я наклонялся назад, то падал навзничь; если же мне удавалось держаться прямо, то я падал либо вперед, либо назад, в зависимости от того, куда дул ветер. Однако хождение в снегоступах это совсем другое дело, и здесь мои успехи были вполне удовлетворительными. Возникает удивительное ощущение, когда у тебя появляется возможность ходить по глубокому снегу и не проваливаться в него. Я чувствовал себя как эта чудесная птица — якана, которая (при достаточно большом весе) бегает по листьям водяных лилий, словно по шоссе. Прикрепив к подошвам своей обуви некое подобие теннисных ракеток, вы передвигаетесь равномерным шагом по глубокому снегу, в котором без снегоступов увязли бы по уши через несколько шагов. Единственную сложность представляет собой разворот на месте, и если вы действуете не по правилам, ваши снегоступы цепляются друг за друга и вы падаете в снег, выбраться из которого можно лишь после долгой борьбы, что стоит немалых усилий. Но после того, как вам удалось освоить технику разворота, вы начинаете чувствовать себя как гвардеец с непомерно раздутыми ступнями, четко выполняющий на плацу команду «Кругом!».
Приобретя достаточный опыт передвижения на снегоступах, мы с Ли отправились обследовать ближайшие окрестности. Небо было синевато-серым, и казалось, если бросить в него снежком, оно звякнет, как железное. Оттуда сыпались пригоршни снежинок, каждая размером с почтовую марку, толстые и мягкие, словно промокательная бумага. Снег скрипел и урчал под нашими ногами, но больше до нас не доносилось ни звука — весь мир был заглушен снегом. Сосны выглядели так, будто какой-то великан-кондитер облил их глазурью, и темно-зеленые ветви сгибались под ее тяжестью. Местами можно было увидеть, как достаточно большие деревья так сильно прогнулись от белого груза, что было очевидно — следующий снегопад уронит их на землю. Мы подошли к маленькому озеру, круглому и гладкому под покровом снега и льда, словно блюдце с молоком. По краям озера виднелись покрытые снегом холмики с торчащими из них черными ветками, похожие на палочки древесного угля, пробивавшиеся через ледяную корку. Это были бобровые хатки, и где-то глубоко внутри спали животные, ожидая весну, которая растопит пятифутовый слой снега и льда и освободит для них воду, где можно плавать.
Вернувшись в Канаду летом, мы вновь посетили это озеро на рассвете. Перемена оказалась просто поразительной. В нем стояла золотисто — зеленая вода, все озеро окаймляли густые заросли камыша, похожие на бахрому вокруг викторианской скатерти, а по водной поверхности здесь и там были разбросаны островки белых лилий. Солнце, только что поднявшееся над мерцающей кромкой зеленых деревьев, рассеивало легкую дымку стоявшего над озером тумана, и его тонкие клочья дрейфовали между камышами и водяными лилиями, словно невесомая свадебная фата.
Мы сели в каноэ и медленно поплыли к поднимавшемуся над водой коричневому бугорку, похожему на гигантский, наспех состряпанный рождественский пудинг. Это была бобровая хатка. На полпути к ней над поверхностью золотисто-зеленой воды внезапно появилась большая коричневая голова, и из портретной рамы бегущих по воде кругов на нас с явной подозрительностью уставился бобер. Мы перестали грести, чтобы понаблюдать за тем, как он медленно и спокойно плавает взад-вперед перед своей хаткой, словно стражник, патрулирующий перед входом во дворец. Однако когда мы попытались подогнать каноэ поближе к нему, он запаниковал и, подняв над водою свой похожий на весло хвост, ударил им о поверхность с такой силой, что по озеру разнеслось эхо, похожее на ружейный выстрел. После этого он сразу же нырнул. Через несколько минут он появился в другом месте и, увидев, что мы до сих пор не отступили, снова ударил хвостом по воде, прежде чем нырнуть еще раз. Все то время, пока мы находились в каноэ, он продолжал выныривать на поверхность, каждый раз в новом месте, и лупить по воде хвостом, чтобы нас испугать. Это был единственный бобер, которого мы видели за время нашего пребывания в Канаде, и я не могу сказать, что он вел себя как гостеприимный хозяин.
Вернувшись в дом, мы обнаружили там Эластера в приподнятом настроении. Ему удалось найти и снять на пленку большое стадо белохвостых оленей и даже норовистого американского лося, что, по его мнению, могло служить достаточно веским доказательством существования животных в этом замерзшем глухом краю. Поскольку на протяжении всей четырехчасовой поездки из Виннипега мы видели только двух ворон, я не могу винить Эластера за сложившуюся у него убежденность в том, что на замерзшем Севере не может жить никто, кроме людей.
— Завтра мы выйдем все вместе и попытаемся снять тебя вместе с Ли в компании белохвостых оленей и американского лося, — изрекла Пола тоном маститого продюсера, очевидно, уже забыв про те дни на Мадагаскаре, когда она была всего лишь ассистентом продюсера и имела прозвище Асс. Прод.
— А вечером, — продолжила она, — мы отправимся на озеро, и Эластер хочет, чтобы ты половил там сов.
— Что ты сказала? — спросил я, решив, что неверно ее расслышал.
— Половил сов — на мышь, — пояснила Пола.
— Куиггерс, сколько ты сегодня выпила? — поинтересовался я.
— Нет, нет, милый, я не шучу. Эластер где-то вычитал, что ученые ловят сов, используя в качестве приманки дохлую мышь, когда нужно их окольцевать или сделать с ними что-нибудь еще.
— Никогда не слышал про подобную чушь, — сказал я. — И, кстати, почему на озере? Я не знал, что в Канаде совы живут под водой.
— Да нет, просто на озере больше свободного места. В лесу леска может запутаться в ветвях деревьев.
— Не знаю, что и сказать. По-моему, это совершенно бредовая затея. Ты можешь повлиять на Эластера?
— Нет, — кротко ответила Пола.
Этой ночью Ли и я первый раз увидели северное сияние. Поскольку для Боба и Луизы это было совершенно обычное явление, они даже забыли ли о нем упомянуть. Они любезно разместили нас в своей спальне, и когда мы забрались в большую, уютную двуспальную кровать, то обнаружили, что прямо над нами полыхает небесный огонь. Я выключил свет и тут же застыл на месте от удивления. Большая часть неба непосредственно над нашей кроватью казалась живой. На фоне глубокой бархатной черноты небосклона вспыхивали свитки, занавеси, ленты и переплетенные пряди бледно-пурпурных, зеленых, голубых, розовых и морозно-белых метелок, походившие на облака, но при этом живущие своей собственной жизнью. Каждую секунду они перемещались, разделялись, сливались, распадались и вновь соединялись, уже образуя другие сочетания, и вся эта картина подсвечивалась откуда-то сбоку, причем цвета подсветки тоже все время изменялись. Мне сразу же вспомнился подаренный мне в детстве калейдоскоп, представлявший собой трехгранную трубку наподобие микроскопа., Вы кладете под объектив покрытую узором бумагу — лучше всего яркую, блестящую обертку из-под шоколадки — и, поворачивая трубку, наблюдаете за тем, как узоры на бумаге изменяются самым волшебным образом. Сейчас мне казалось, что я вижу эти небесные огни в окуляр своего старого калейдоскопа, и он, без всяких усилий с моей стороны, создает на небе эти фантастические эффекты, более тонкие и таинственные, чем способна дать самая яркая обертка из-под шоколадки. Примерно в течение целого часа мы лежали и любовались этим невероятным зрелищем, пока оно, постепенно затухая, в конце концов не погасло совсем, оставив после себя бархатисто-черное, как кротовая шкурка, небо, усыпанное звездами. Хорошо, что северное сияние наконец погасло, иначе мы смотрели бы на него до зари и были бы слишком усталыми, чтобы подняться наутро. Это было одно из наиболее таинственных, изящных и красивых природных явлений, когда-либо виденных мною.