Научи меня любить
Шрифт:
– Понимаю. И хочется в это верить… Если бы ты знала, как хочется. Но я смотрю на небо и вижу только – облака… Сгустки атмосферы, принимающие порой странные и загадочные формы. Только и всего… Вот, как сейчас.
Он откинулся на спину и стал смотреть на небо.
По небу плыли три облака.
Всего лишь три – остальное пространство было сплошь голубым, только небольшой край неба на западе был освещен оранжевым светом. Солнце собиралось уже скрыться за горизонтом и уплыть куда-нибудь на Камчатку, где сейчас, наверное, как раз зарождалось утро завтрашнего дня.
Он заложил руки за голову и продолжал смотреть на облака, пытаясь, как в детстве, придумать, на что они похожи. Она прилегла рядом, и он почувствовал в опасной близости от себя ее волшебные волосы, ощутил запах кожи. Закрыл глаза, зажмурил покрепче и снова открыл…
Нет, ничего не изменилось. Все так же плыли по небу три облака. И она тоже – никуда не исчезла, осталась рядом. Значит, на самом деле…
– Вон то, крайнее, справа, похоже на женщину. Правда? – тихо спросила она.
Он пристально вглядывался в размытый силуэт облака, пытаясь отыскать похожие черты. И в самом деле вскоре сумел различить – тонкую и гибкую талию, две руки, взлетевшие вверх и застывшие, словно в какой-то отчаянной мольбе. Длинные, почти до пояса, густые волосы, и даже губы сумел разглядеть. Вытянутые вперед, мясистые, негритянские какие-то губы. Несмотря на то, что женщина была целиком и полностью – белой…
– И правда, женщина. А вон то, рядом, смотри… Вот это – ручка, видишь?
Он провел пальцем в воздухе, обрисовывая очертания далекого облака.
– Ручка? Какая ручка?
– Ну вот же, смотри…
Он взял ее за руку и снова попытался обрисовать силуэт, поясняя:
– Ручка от кувшина. Вот горлышко, смотри, сужается кверху, и носик. Пузатый такой кувшин, видишь?
– Вижу… Теперь вижу, – засмеялась она, – на самом деле, пузатый глиняный кувшин. А это?
Он отпустил ее руку. Это третье облако было самым загадочным, самым сумбурным и вообще и на что не похожим. Совершенно ни на что… И к тому же оно меняло очертания буквально на глазах. Странное какое-то, капризное и таинственное. Не поддающееся никаким правилам, никаким расшифровкам. Изменчивое, как…
– Музыка, – вдруг догадался он. – Конечно, это же музыка…
– Музыка? – задумчиво переспросила она и, прищурившись, снова принялась пристально разглядывать странное облако. Улыбнулась:
– Возможно… Возможно, ты прав. Только жанр этой музыки определить невозможно. Оно слишком быстро меняет очертания…
– … превращается из джаза – в тяжелый рок, а потом вдруг начинает плакать скрипкой…
– … и тут же, моментально, превращается в блюз, и снова…
Они еще долго, смеясь и перебивая друг друга, сочиняли историю о странных и необычных превращениях облака-музыки. Как-то незаметно для себя перестали смотреть на небо и внезапно в один и тот же момент осознали, что давно уже смотрят – друг другу в глаза… И замолчали оба, смутившись.
– Послушай, Никита, – она первой нарушила молчание. – Это хорошо, что я тебя встретила. Мне это очень нужно было…
– Что? Что тебе было нужно?
– Вот этот разговор. Даже не сам разговор, а просто – лежать на траве, смотреть на небо, разговаривать о пустяках и чувствовать, что ты – живешь… Знаешь, я так давно этого не чувствовала.
– Почему?
– Не знаю, – помолчав некоторое время, тихо ответила она. – Наверное, потому, что я слишком сильно боюсь одиночества. Тем самым себя на него обрекая… Ладно, давай не будем о грустном. Давай пообещаем себе, что мы больше никогда не будем давать им повод для огорчения – твоей маме и твоему Лексину.
– Если бы это было возможно…
– По крайней мере, в тех случаях, когда это зависит от нас самих. Кстати, таких случаев – большинство.
– Может, ты и права…
Он смотрел на нее, понимая: если только она будет рядом.
Если только она будет теперь рядом, то, возможно, и в самом деле порадуется за него Лексин в своем заоблачном мире. В том мире, который показался ему предпочтительнее, даже несмотря на то, что в нем нет самого главного – Катьки.
И мама, наверное, за него порадуется.
Только разве такое возможно?
Разве может обернуться случайная встреча – настоящим счастьем?
Скорее всего, все закончится, так и не начавшись. Так всегда бывает в жизни. По крайней мере, в его, Никитиной, жизни.
– Ирина… Я тоже очень рад, что встретил тебя. Знаешь, такая тяжесть внутри была. Такая невыносимая тяжесть… А теперь легче стало, я это чувствую. Спасибо тебе, Ирина…
Она промолчала в ответ.
Он снова откинулся на спину, попытался отыскать на потемневшем небе – забытую музыку, забытую женщину… Но их уже больше не было, и глиняного кувшина тоже не было. Были какие-то другие, чужие облака, а их облака растаяли, прожили уже до конца свою короткую и скучную жизнь.
– Послушай, уже темнеет, – она тоже вдруг заметила, что цвет неба перестал быть голубым. – Уже вечер, наверное… Нужно ведь что-то делать с твоей машиной, Никита! Нужно кого-нибудь остановить и попросить помощи, иначе нам придется здесь ночевать!
Ему было абсолютно все равно. Он, в принципе, был даже не против оставаться как можно дольше здесь, с ней. Но в ее голосе сквозило беспокойство, заставившее его тотчас подняться.
– Да, ты права. Посиди здесь немного, я сейчас остановлю какую-нибудь машину.
Остановившись у обочины, он принялся голосовать. Мимо проезжали по большей части груженые легковушки, забитые до отказа домочадцами, картошкой и последними октябрьскими помидорами. Несколько иномарок промчалось мимо с бешеной скоростью. КАМазы проползали грузными ленивыми гусеницами. Никита, разглядывая их тяжелые и неповоротливые металлические тела, вспоминал о том, как мечтал в детстве стать дальнобойщиком.
– Ну что? – услышал он из-за спины ее голос, и снова зажмурился на мгновение, боясь поверить в чудо ее присутствия. На этой дороге в частности и в его жизни вообще…
– Бесполезно. Они все по уши картошкой загружены. Иномаркам некогда, торопятся куда-то. КАМазы исключаются – они и так слишком длинные, чтобы еще и нас цеплять. Боюсь, придется…
– Нет-нет, – перебила она, видимо, даже слушать не желая о том, чего он «боится». – Меня мама дома ждет, я ее не предупреждала, что не приду ночевать… Она беспокоиться будет, у нее сердце слабое. Мне обязательно нужно вернуться… Ну давай вместе попробуем.
Он кивнул, и они стали голосовать вместе.
Уже почти совсем стемнело, проезжающие мимо машины ослепляли светом фар – результата не было никакого.