Научи меня любить
Шрифт:
– Нет-нет, что вы… Неужели вы думаете, что?…
Она не договорила. Побоялась произнести вслух то, о чем подумали в этот момент они оба.
– Я уже не знаю, что думать.
– Не думайте об этом, – попросила она его. – Пожалуйста, прошу вас, не думайте. С ним не может случиться ничего плохого. Понимаете, не может!
Он вздохнул. Она почувствовала, что он ей не верит.
– Надеюсь, вы правы. Может быть, на самом деле просто сломалась машина. Хотя ее только сегодня утром ремонтировали…
– Он приедет. Вот увидите, с минуты на минуту – приедет.
Снова повисла тишина. Тревожная, почти угрожающая.
– Ирина, пожалуйста… Если он приедет – попросите его, чтобы позвонил домой.
– Да, конечно. Обязательно, я скажу ему…
Она повесила трубку.
Следующий час ожидания оказался еще более мучительным. Она курила сигарету за сигаретой, в конце концов закашлявшись, почти задохнувшись от обжигающего легкие дыма. В происходящее невозможно было поверить. Она прислушивалась к себе, как часто случалось с ней в детстве, пыталась разгадать какие-то сигналы подсознания, которые непременно должны были убедить ее в том, что все будет хорошо.
Но страх, заполонивший собой все пространство души, разрастался. Он уже не умещался внутри, грозя выплеснуться наружу, в пространство – криком. Ей хотелось кричать, чтобы хоть немного освободить душу от непосильного груза.
Было почти три часа ночи, когда она снова взяла телефонную трубку и нажала на кнопку повтора последнего номера. Потянулись гудки, она считала их, изо всех сил пытаясь успокоиться и подстроить под их неспешный ритм биение своего сердца.
– Алло, – донесся из трубки чужой, как ей показалось, голос. Знакомый, но почему-то изменившийся почти до неузнаваемости.
– Кто это? – спросила она, не веря, что разговаривает сейчас с тем же человеком, с которым разговаривала чуть больше часа назад.
– Это вы, Ирина? – спросил он и замолчал, никак не реагируя на то, что не получил от нее ответа. Подождал еще немного, а потом сказал – как будто уже и не к ней обращаясь, а просто так, в пространство. Чужим, отстраненным голосом:
– Его нашли на улице, неподалеку от дома. Без сознания. Избили какие-то подонки… Мне только что позвонили из больницы. Он в реанимации, в тяжелом состоянии. Врач сказал, что шансов почти нет…
Он замолчал на некоторое время, а потом совсем тихо, будто на самом деле ни к кому не обращаясь, добавил:
– У него приятель один был. Мишка. Так того тоже…
Ирина выронила трубку. Она упала на пол с грохотом, который все равно не смог заглушить ее крика.
Она наклонилась, чтобы поднять ее. Но сразу же об этом забыла, опустилась на пол, прислонилась к стене. Виски сжимала тупая боль, а в голове непрерывно звучало:
У него приятель один был. Мишка. Так того – тоже.
Так того – тоже.
Тоже…
Боль шла рывками.
Все острее и выше по тону, как будто набирая размах на гитарных струнах – до, ре, ми… «Соль» потянула куда-то в бездну, потянула так настойчиво, по-хозяйски, словно имела на это право, словно выжидала где-то всю его долгую жизнь этого момента, когда почувствует себя наконец полновластной хозяйкой. «Соль» тысячами карикатурных, бездарных отзвуков прошибала насквозь, шумела в ушах, вульгарно окрашивала красным то, что было совсем еще недавно – многоцветным.
«Соль»…
Он не знал раньше о том, что каждая нота имеет свой цвет.
И никогда не догадывался, что ноты могут быть такими долгими, что музыка может быть такой беспощадной. «Соль» разрывала на части. «Соль» струилась по телу, как горная река во время разлива. Она обладала чудовищной способностью – заполнять болью каждую клеточку тела. Превращать все это тело – в один оголенный комок нервов.
«Когда же?» – подумал он, удивившись, что до сих пор еще сохраняет эту способность – думать. Он помнил еще о том, что «соль» – это последняя нота. Осталось только пережить ее, вытерпеть, а потом – все, кончится банальный музыкальный ряд. Осталось совсем немного… «Только бы побыстрее», – мелькнула мысль, и вслед за этим он вдруг подумал: вот, оказывается, что чувствовал Лексин, когда его убивали.
Оказывается, в тот момент, когда все пределы невыносимого уже позади, но вечное забытье еще не наступило, человек способен думать только об одном – чтобы это произошло быстрее. Все остальное – уже не важно… Только бы отключился мозг. Только бы прекратились эти судорожные толчки невыносимой боли, только бы смолкла последняя нота…
Но она все продолжала звучать, все тянула его за собой, теперь уже не вниз, а куда-то вверх, все выше и выше, и он уже не сопротивлялся ей, потому что знал – дорога перед ним одна. Другой дороги нет…
А потом наконец все стихло. Боль накрыла его в последний раз с головой, захлестнула, как гигантская волна во время шторма, и потом оно наступило – желанное, долгожданное забытье. Мрак расступился, все вокруг стало белым. Белым и почти не прозрачным…
– Привет, Найк, – услышал он откуда-то издалека. – Какими судьбами?
Он сидел в машине и молча наблюдал за тем, как Степан Бирюков и Серега Пипин убивали человека.
Собственно, он почти не сомневался в том, что они его убьют. Хотя, в общем-то, об этом их никто не просил. Андрей просто хотел, чтобы они врезали этому парню как следует. Чтобы знал свое место. Чтобы неповадно было впредь…
Он так и сказал: «как следует».
Но, в общем-то, догадывался, что в их понимании следует – только так… А как же иначе?
«Звери», – глухо проговорил он и отвернулся, чувствуя, что нервы его уже не выдерживают подобного зрелища.
Парень, вышедший из темно-фиолетовой «девятки», сначала сопротивлялся. Сопротивлялся отчаянно – так, что Андрей даже позавидовал ему. Наверное, у него имеется какая-то веская причина для того, чтобы жить. Для того, чтобы бороться за эту жизнь – так отчаянно. А вот у него, у Андрея, нет такой причины…