Научи меня желать
Шрифт:
И всхлипнула. Как не задирай голову, а слёзы – едкие и очень горячие, на самом деле жгущие – давили на глаза так, что им тесно становилось, вытекали против воли. Ползли улитками по щекам, разъедая губы солью.
– Эрна, – не то одёрнул, не то позвал Редишь.
Встать и подойти? А зачем? Подползти проще, быстрее и удобнее, тем более она знала, что сделает он. Это так обычно. Это так знакомо. Это столько раз было – отработано, отрепетировано, получается само собой. Маркграф привычно обнял, подсадил к себе на колени, метресса так же привычно пристроила щёку ему на плечо, ткнулась носом в смуглую шею.
Хорошо, когда есть собственное место. В углу, под надписью
А гордость? Да кому она нужна? Или нужна? Что важнее, самолюбие или вся оставшаяся жизнь, сколько бы её там Отец не намерил?
– Редиш?
– Да?
– А, может… Я же уже не девчонка. И на ошибках учиться умею, честно. Может, можно ещё… Хотя бы попробовать, чем Левый не шутит, а?
Он не молчал, покачивая, будто ребёнка баюкая, намурлыкивал что-то без слов, которые всё равно слышались: незнакомые, гортанные, резковатые, но всё равно успокаивающие, как колыбельная. Впрочем, это, скорее всего, и есть колыбельная.
– Редиш?
– Да?
– Ты не умеешь прощать, вот в чём проблема.
– Всё верно, Эрна, не умею.
Его бессловный напев слышался сразу с двух сторон: над ухом – сверху, и под ухом – из груди, оттого казалось, что он урчал огромным котом, только урчание это гармонично-мелодичное, эдакая кошачья колыбельная.
– Редиш?
Ну и ладно. В принципе, всё давно уже сказано, а нового никто не придумает. Слёзы же… Да пусть текут. Прижиганиями раны лечат.
[1] Телекинетика (здесь) – от «далеко» + «движение», «энергия» – воздействие на расстояние.
Глава четырнадцатая
Зря Леора местным погодам удивлялась. Девчонка, которую ей в горничные определили, уверяла, будто такой жары и суши даже её дед не видывал, а тому, между прочим, уже зим девяносто точно стукнуло, а, может, и все девяносто пять – он и сам не помнил. Приходилось верить, потому что служанка из Джул вышла никакая, она и собственные-то руки мыла исключительно по праздникам, тогда же и волосы расчёсывала. Зато была знакома, кажется, со всеми в Черногорье, помнила, кто кем кому приходится и знала такое количество сказок, баек и сплетен, что любая светская дама обзавидовалась бы.
А жили местные крестьяне весело, с огоньком, страсти кипели не хуже, чем в романах: с украденными невестами, подброшенными детьми, убийствами из ревности, клятвами родовой мести и братанием на свежих могилах.
Только вот они именно жили – в прошедшем времени. А теперь перестали.
Кто сказал, что самое голодное время – это весна? Наверное, тот, кто не бывал засушливым летом в Чёрном предгорье. Овощи на скудных огородах сгорали, не успев созреть, а поливать их было нечем, потому как вода из колодцев «ушла» – её, затхлой и грязной, хватало только на то, чтобы напиться самим и напоить скотину. Которая тоже едва ноги волочила, отказываясь жевать сухую – хуже всякой соломы – траву. Ягод не было, грибов ждать не приходилось. Рыбацкие лодки возвращались пустыми,рыба из чересчур прогретой воды тоже «ушла». Чего хватало даже с избытком, так это мух.
Первый месяц лета люди ещё держались, пытаясь растянуть прошлогодние запасы до бесконечности и с надеждой поглядывая на небо. Второй месяц крестьяне молились. На третий начали роптать. К началу же осени, когда стало окончательно понятно, что никакого урожая не будет, а голод превратился из неопределённой перспективы в ежедневную реальности, терпение лопнуло.
Король в изгнании, исключительно из лучших побуждений, приказал забрать у крестьян остатки зерна и полудохлую скотину. Он планировал с наступлением холодов раздавать пайком муку и солонину – всем поровну. Жители в его добрые намерения не поверили, упорные слухи, что их хотят попросту заморить и вывести, а земли переселенцам из княжеств отдать, не утихали, как бы ни драли глотку глашатаи.
Жрецы призывали к бунту, утверждая, что это кара Отца за то, что привечали чужаков с севера, сиречь княжеские армии. Одного пойманного «говоруна» Эрих приказал высечь, трёх следующих повесить. Святые старцы убоялись и сбежали в леса, откуда их проповеди стали ещё громче. А крестьяне даже под угрозой смерти не выдавали духовников.
Высокие, которые «верные», лишь подливали масла в огонь, с гиканьем скача по иссушенным полям и гоняя в лесах тощих оленей, у которых не хватило ума уйти выше в горы. О праве первой брачной ночи тоже вспомнили. Правда, с весны в предгорье сыграли всего две свадьбы. Первую невесту наследник властителя Краснодолья, лорд Редил Недил в качестве презента преподнес Эриху. Вторую… В общем, второй новоиспечённый супруг после первой брачной ночи остался вдовцом – ласки дюжины господ оказались для юной жены слишком горячими. Правда, вдовел он недолго, бедолагу вскорости повесили за попытку убить Брадила, который, в забаве, участия, между прочим, не принимал и во время памятного празднества вообще инспектировал крепость на перевале.
В отместку мужики подожгли поля, принадлежащие властителю Черногорья. За отсутствием такового, с пожаром, угрожающем спалить всё предгорье, пришлось бороться солдатом княжеской армии. Через десять дней закопчённые и злые как черти вояки, потушив последний очаг, приволокли троих мужиков подозрительного и совсем не крестьянского вида. Скорее всего, они просто крутились рядом с замком в надежде поживиться под шумок в местных амбарах. Но повесили и их – для острастки.
Недовольны были и офицеры. Нет, против отсутствия боевых действий они ничего не имели, судьбы крестьянства их не волновали совершенно, мелкие солдатские шалости тоже. Вот только они – профессионалы, наёмники – хотели золота и добычи, а получалось, что лишь впустую потеряли целый год, потому как ничего подобного им не светило и в перспективе.
В общем, тоска, жара и вездесущие мухи. У стен замка целый табор женщин, детей и стариков, поднимающих вой, стоило кому-то из ворот показаться. Грязные, тощие, в струпьях и болячках, они не вымаливали подаяния, а требовали, бездумно, даже, скорее, безумно, бросаясь под копыта коней. Внутри стен шаталось с утра пьяное, злющее офицерьё. Аристократы, если не убирались на очередную охоту, маялись, придумывая себе развлечение одно другого умнее: то прямо во дворе устраивали состязание по стрельбе из лука, то споря, кто быстрее заберется по внешней стене на башню или с одного удара отсечёт свинье голову, благо их в замке пока ещё хватало.
А по ночам в горах, заросших пожелтевшими до срока лесами, горели костры – тревожные, заставляющие стражников отказываться от выпивки, выматывающие своей непонятностью. С каждой ночью их становилось всё больше – крестьяне уходили, как вода и рыба, бросая дома, часто оставляя даже жён, маленьких детей и престарелых родителей. В горах им точно не выжить, а тут, может, о них позаботятся господа.
Вот только господа ни о чём таком думать не желали – они попросту не знали, как это делать. Даже те, кто когда-то имели собственные земли. Что за забота господину о крестьянах радеть? На это управляющие есть, всякие там старосты и прочие ривы[1]. Ну а большинство пришедших на подмогу Истинному королю уже и не помнили, что значит «владеть».