Научи меня желать
Шрифт:
– И что это значит? – протянул явно озадаченный Эрих.
– Я не знаю, – мяукнула Леора, судорожно соображая, не переборщила ли она с аллюзиями.
Ведь эти господа простые, как древко! Им, видишь ли, женщина не влюблена, пока в постель не прыгнула, до аналогий ли тут!
Да, кстати, про влюблённость бы не забыть.
– Простите меня, ваше величество, я не хотела вас расстраивать, – Недил для надёжности ещё разок шмыгнула носом. – Понимаю, это всего лишь сон. Но я очень испугалась за вас, потому что…
– Что, леди Леореса? – рассеянно переспросил
Вовремя, все дьяволы преисподни! Кадет сжала кулаки так, что ногти впились в мякоть ладоней. Оказывается, нести пророческий бред гораздо сложнее, чем в открытую врать. Хотя и то и другое враньё, только одно настоящее, а другое всего лишь сказка, вроде тех, что она сестрёнке рассказывала. А ведь солгать надо убедительно, что бы поверил. А лучше самой поверить.
– Потому что я…
– Я тебя слушаю.
Левый всё побери!
Ведь однажды она уже хотела это сказать, так какая разница? Этот или тот, кажущийся огромным в своей начищенной до зеркального блеска, но слегка подкопчённой кирасе. Тот, кто откинув волосы с лица, небрежно швырнул кому-то ещё дымящийся пистолет. Тот, не давший ей смотреть на страшное, человек с глазами точь-в-точь как у кухаркиного кота, сказавший, что четырнадцать лет – это неплохо.
И тут Недил примерещилось совсем другое. Даже не примерещилось – кадет будто это снова увидела, хоть и зажмурилась до новых слёз: как она проходит мимо кресла, а маркграф ловит её руку, останавливая. Он молчит, глядя куда-то вниз, себе под ноги. Может, на пустую бутылку, касающуюся горлышком его босой ноги? Или на собственные пальцы, придерживающие струны, словно затыкая, цыганской гитары?
Что-то он тогда всё-таки сказал. Вроде бы: «Какой бред» – или очень похожее. Ещё спокойной ночи пожелал. Впрочем, Редиш всегда был вежлив.
«О чём ещё бывают песни? О любви, естественно» – голос насмешливый, вот только он словно не над ней, Леорой, издевался, и уж, конечно, не над песней.
И ещё тогда, после ранения. И в коридоре министерства. И у старой конюшни. И на ужине в его доме – одного на двоих. И поездки в лагерь туманным сонным утрам, когда спать, кажется, хочется больше всего – тоже одной на двоих. И его фехтовальные тренировки, когда она сидела в углу зала. И когда он, скучая, снова брал гитару. Смотрел в полный стакан вина, будто надеясь увидеть там правду. И просил снять головную боль – они оба привыкли, такой ритуал перед завтраком, заменяющий молитву. И…
Так много. Так мало.
– Так что ты хотела сказать? – поторопил Эрих.
– Я люблю тебя, – выдохнула Недил, жмурясь до зеленоватых кругов под закрытыми веками. – Всегда любила. И настоящего и придуманного. Только настоящего любить сложно. Но, может, я справлюсь?
– Тогда зачем? – услышала она после слишком долгой, чересчур уж растянувшейся паузы. – Если это так сложно?
Кто это спросил? Эрих? Редиш?
– Потому что Отец два раза такое не предлагает.
– Наверное, не стоит даже и один-то принимать.
– Наверное. Но нельзя отказываться от себя. Это всё равно, что руку отрубить, потому что она помешать может.
– Ты отказываешься всего лишь от меня, не от себя.
– Нет, – упрямо мотнула головой Леора. – Я люблю, значит, это тоже я.
Недил открыла слезящиеся от слишком старательного жмуренья глаза, перед которыми всё расплывалось размытой акварелью. Никакого маркграфа, тут, конечно, не было, на стене стоял лишь Эрих, да солдат, но тот далеко, шагах в тридцати – сторожил бойницу.
И что это было? Она же слышала голос Редиша!
Наверное, всё-таки голову напекло слишком сильно. Жара.
[1] Рив, шериф – административно-судебная должность в определённых административно-территориальных образованиях (марка, графство и т.п.)
[2] Нагнеты – воспалительный процесс в области холки, натёртости, возникающие при плохо подогнанной сбруе или неправильной посадке в седле.
Глава пятнадцатая
У них получилось. Почти.
До Сухого дуба – деревеньки у самого подножья Холодного кряжа, от которого до Черногорского замка рукой подать, вопреки опасением Редиша, все добрались вовремя, причём живыми и относительно здоровыми. Выжженное солнцем Черногорье было пустынно как самая настоящая пустыня, не хватало лишь песчаных барханов и верблюдов. Патрулей или хотя бы конных разъездов тоже явно не хватало, но, видимо, у высоких не доставало моральных сил для контроля территории, что и не удивительно. А чего тут стеречь, кроме брошенных хуторов, где даже собаки не лаяли? Не имперских же диверсантов ловить, честное слово.
Их никто и не ловил. Потому двадцать кавалеристов, правда, без лошадей, маркграф собственной персоной, его новообретённый племянник и злая, как оса Эрна и смогли промаршировать от границ марок до самых предгорий. Оказалось: даже осторожничали они зря, могли бы так ротой и топать, а не пробираться ночами группками по двое-трое, днём не столько отсыпаясь, сколько от жары мучаясь.
Правда, и в этом марш-броске были свои положительные стороны. Маркрафовский племянник, к которому за привычку на все вопросы отвечать исключительно «не», намертво прилипла кличка Некай, свою порцию наглядной педагогики получил. Насмотревшись на заброшенные поля и пустые деревни, наслушавшись пространных комментариев Эрны, он, по крайней мере, перестал обвинять во всех бедах Редиша и вроде бы задумался.
Откровенно говоря, генерал бы обошёлся без таких воспитательных мер, тащить мальчишку отнюдь не на увеселительную прогулку ему не улыбалось – магичка с одной бабкой настояли. По их выходило, что, во-первых, в марках дети едва не с рождения учатся оружием пользоваться, а, значит, парень сумеет за себя постоять. И, во-вторых, совместная экспедиция поможет сближению дяди с племянником. С первым доводом Редиш был согласен отчасти – уметь железкой махать не означает способности за себя постоять. Второй аргумент казался весьма сомнительным, как и необходимость этого самого сближения.