Научное наследие Женевской лингвистической школы
Шрифт:
В истории языкознания выделяются три основных направления в решении проблемы соотношения логики и грамматики. Для логического направления логика и грамматика – это равноприродные явления, согласно психологическому направлению – предмет логики отличен от предмета изучения грамматики; существует и третья точка зрения, согласно которой логика мышления простого человека часто расходится с так называемой научной логикой.
Логическое направление прочно держалось в языкознании и особенно в школьных грамматиках вплоть до середины XIX в. В логическом направлении получили свое окончательное оформление и развитие идеи, характерные для грамматики Пор-Рояль, восходящие в конечном счете к Аристотелю. Проблема логики и грамматики решалась представителями этого направления (К. Беккер, Ф. Буслаев и др.) в плане отношения
На смену логицизму пришло психологическое направление. Возникновение нового направления в языкознании объясняется, с одной стороны, бурным развитием психологии и, с другой, отрицательной реакцией лингвистов на логицизм, оказавшийся неспособным разрешить многие вопросы развивающейся науки о языке. Представители одной разновидности психологической школы признали вообще незаконной саму проблему отношения логики и грамматики (Штейнталь и др.), а представители другой разновидности этой школы превратили данную проблему в проблему противоречия логики и грамматики (Дейчбейн и др.). И в том и в другом случае проблема отношения логики и грамматики оказалась повернутой в сторону доказательства несовпадения, противоречия логических и грамматических категорий.
Некоторые представители языковедческой науки (Есперсен и др.) пытались преодолеть тот раскол в теории, который был вызван противостоящими направлениями – логическим и психологическим. Их усилия подчас приводили к механическому объединению двух противоположных концепций.
Такие лингвисты, как М. Дейчбейн [Deutschbein 1919], стремились примирить психологию и логику с грамматикой. Развитие мышления и языка, по мнению Дейчбейна, идет по трем ступеням – психологической, логической и грамматической. Трем ступеням развития соответствует три слоя предложения – грамматический, психологический и логический.
Психологический синтаксис далеко не всегда существовал, так сказать, в чистом виде. В ряде концепций психологического синтаксиса (В. Вундт и др.) имел место возврат к логике для объяснения субстрата синтаксических явлений, но чаще всего уже не в старых формально-логических рамках, а в духе апперцептивной психологии, которая, хотя и являлась психологией представлений, заключала в себе некоторые элементы структурного понимания психических явлений, характерного для психологии мышления. В таком случае психологический синтаксис становился, по сути дела, логико-психологическим. Для него была характерна более динамическая, чем в формально-логической грамматике связь логических и языковых категорий, позволяющая учитывать конкретные преломления устанавливаемых грамматических категорий, функциональный подход к языковым явлениям.
Период во французской грамматике первых десятилетий ХХ в. – время написания работы А. Сеше «Очерк логической структуры предложения» – характеризовался решительным преобладанием интересов к проблемам современного языка, в чем можно видеть влияние учения Ф. де Соссюра. Женевские лингвисты выступали против внесения историзма в синхроническое рассмотрение грамматических явлений [Bally, Sechehaye 1928].
Необходимо отметить, что психологический подход к языковым явлениям был весьма распространен во французской грамматике ХХ в. (Ф. Брюно, Ж. Ван Гиннекен, Ж. Галише, К. де Бур и др.).
Подобно представителям психологизма в грамматике, Сеше ставил синтаксис в тесную связь со структурой речевого акта общения с учетом роли говорящего в акте речи и соотношения между говорящим и слушающим. Учение о логико-грамматической структуре предложения развивалось им в связи с подходом к языку, который представлялся как средство выражения всех сторон психической деятельности, а главное – как средство общения. В связи с этим предложение объявлялось многослойным, разноплановым высказыванием, в котором содержится несколько мыслей, лежащих в разных плоскостях (грамматическая, логическая и психологическая).
В 10 – 20-е гг. ХХ в. психология представлений все более и более отступает перед различными видами «целостной психологии», господствующее положение занимает психология мышления (Вюрцбургская школа, А. Бине). Понятие «образа», разработанного Бине [93] , было использовано Сеше в качестве психического коррелята частей речи.
В «Лингвистическом энциклопедическом словаре» [94] выделяются
В этот же период бурно развивается детская психология. Стремление при выяснении генезиса какого-либо грамматического явления опереться на «данные детского языка» очень характерно для Сеше, который свое учение о «дограмматическом» и «грамматическом» стремился применить для объяснения становления грамматических структур [95] . Сначала в статье «Два типа предложения» (1920), а затем в работе «Очерк логической структуры предложения» (1926), привлекая данные работ по лингвистике и психологии детской речи, Сеше старался показать, каким образом произошел переход от одночленной к двучленной фразе. Одночленную фразу Сеше определяет как простую фразу, выражающую изолированную идею (впоследствии Сеше назвал ее «монорема») [96] , например, admirable , vains efforts , а двучленную фразу – как фразу-суждение («дирема», по терминологии Сеше), то, что обычно мы называем двусоставным предложением: le soleil brille , cet home est bon . Моноремами, по мнению Сеше, начинают говорить дети, и, вероятно, так же некогда начинали люди [97] : «Нам представляется, что фраза-представление относится к наиболее естественной и самой элементарной форме языка. Когда ребенок начинает говорить, он строит фразы, состоящие из одного члена» [Sechehaye 1920: 8].
При таком подходе, естественно, предполагается, что на самых ранних этапах речевого общения единицы коммуникации состояли из одних «предикатов», которые экспонировались исключительно ситуацией общения [98] . «В обычном акте общения с помощью монорем конкретные обстоятельства представляют по преимуществу Субъект фразы, а слово, обычный языковой знак, является его Предикатом» [Сеше 2003б: 29]. В этих рассуждениях он, однако, не учитывает, что и древнейшее предложение уже должно было заключать в себе известные элементы диалектики, а следовательно, и известные элементы обобщения. Нельзя было бы понять, как исторически перешел человек от одночленных предложений к двучленным, если бы уже на древних этапах развития языка предложение не заключало в себе известных, хотя быть может еще и примитивных, обобщений.
По мнению Сеше, одночленная фраза, несмотря на сопровождающие ее жест и мимику, – средство далеко не достаточное для выражения мыслей, особенно в связи с усложнением самой мысли; такое положение неизбежно приводит к тому, что ребенок с развитием мышления и языка ищет и находит более сложные формы выражения. Так, например, вместо того, чтобы коротко сказать: bobo , ребенок сообщит нам, показав на руку: bobo doigt . «Такая двучленная фраза, – писал Сеше в “Очерке логической структуры предложения”, – отличается от моноремы только более сложным характером сообщения. Как и монорема, такая фраза нуждается в опоре на ситуацию... в своей внутренней структуре она содержит нечто более интеллектуальное, чем монорема, во всем остальном она напоминает эту последнюю; она соответствует более высокой стадии развития мышления» [Sechehaye 1926: 23 – 24]. Части такой фразы, представляющие собой промежуточный этап в становлении фразы-суждения, соотносятся как определяемое и определяющее (по терминологии Сеше, «главный и дополнительный член»). В качестве примера Сеше приводит атрибутивные конструкции типа L’oiseau chantant . Тем самым предполагается, что генетически и исторически атрибутивные конструкции древнее предикативных [99] . «Если бы речь зашла об установлении порядка предшествования двух конструкций: cheval blanc и cheval est blanc мы отдали бы предпочтение первой по той простой причине, что отношения в ней выражены менее эксплицитно и менее сознательно» [Sechehaye 1926: 38] [100] . Однако языковое общение в этой стадии привязано к наглядной ситуации, которая неизбежно накладывает на мышление отпечаток конкретности.