Наука Ренессанса. Триумфальные открытия и достижения естествознания времен Парацельса и Галилея. 1450–1630
Шрифт:
Еще в 1610 году Галилей пообещал миру большой космологический трактат, предварительно названный «Система мира». Его теория приливов должна была стать окончательным доводом в пользу движения Земли. Дополнительные аргументы могли быть предоставлены оптическими наблюдениями и собственными открытиями ученого. Теперь он приступил к написанию трактата – разумеется, на итальянском языке и в форме диалога. В эпоху юности Галилея литераторам нравилось создавать свои произведения в форме литературных и философских диалогов – на манер Платона. Кроме того, форма диалога давала больше возможностей высказать то, что он считал истиной, не раскрывая при этом собственные убеждения. Помимо критики взглядов противников Коперника, следовало доказать истинность его системы, чтобы больше ни у кого не осталось сомнений.
«Для меня самый быстрый и безопасный способ доказать, что позиция Коперника
Хотя Галилей рассматривал возможность того, что наука может заставить теологов признать, что в Библии далеко не все следует считать буквальной истиной, все время ему следовало помнить слова папы о том, что ни одно научное доказательство не имеет достаточной силы, чтобы заставить людей сказать: «Бог делал именно так, а не иначе». Задача оказалась непростой. И через год Галилей перестал писать и вместо этого стал экспериментировать с магнитами. Можно предположить, он был близок к использованию открытого Гилбертом земного магнетизма и потому хотел подтвердить его опыты. Но, отложив работу, обнаружил, что не так-то просто заняться ею снова, и сумел вернуться к ней только осенью 1629 года. На этот раз он завершил трактат за несколько месяцев.
211
Opere, XII. P. 183–185; Discoveries and Opinions. P. 166.
Как и прежде, Галилей рассчитывал на публикацию своего труда в Риме с помощью Линчейской академии, и Чези согласился. Но нужна была лицензия, да и разрешение от папы было бы желательной предосторожностью. Галилей снова отправился в Рим и получил аудиенцию. Папа опять проявил дружелюбие и заверил ученого, что тот может свободно обсуждать систему Коперника, но только должен избегать теологии и не заявлять, что он доказал истинность того, что является не более чем гипотезой. И заголовок должен в полной мере отражать содержание трактата. В итоге было выбрано название «Диалог о двух главнейших системах мира» (Dialogo sopra i due Massimi Sistemi del Mondo, Tolemaico e Copernicano). А в предисловии необходимо указать на гипотетический характер аргументов в пользу Коперника. Учтя это, Галилей передал книгу цензорам. Те встревожились, но если сам папа дал разрешение, что они могли поделать? Только потребовать небольших переделок в предисловии и заключении. Предисловие было разрешено печатать позже, чем вся книга. Публикация не предполагала проблем, но случились досадные задержки: умер Чези, началась чума, а издалека контролировать работу оказалось невозможным. Было решено печатать книгу во Флоренции, но там свои цензоры, с которыми следовало договариваться. Так что в конце концов книга вышла в свет только в 1632 году.
«Диалог» стал важной и даже сенсационной работой. Почти десять лет Галилей ничего не публиковал. Итальянские книги по астрономии были редки. В новой книге ученого содержалась оживленная дискуссия о системе Коперника, явно имевшая прокоперниковскую направленность, но выдержанная в таких выражениях, что ее можно было читать с чистой совестью, ничего не опасаясь. Как Галилей объяснил в предисловии, в процессе дискуссии должны быть раскрыты экспериментальные свидетельства в пользу подвижности Земли, небесных светил, а также в качестве «бесхитростного рассуждения» его теория о вращении Земли как причине приливно-отливных явлений.
И все это (якобы) не для того, чтобы доказать движение Земли, а дабы показать: несмотря на сказанное другими народами после 1616 года, итальянцы свободны рассуждать о проблемах коперниканизма, как и другие люди. Для этой цели, заявил Галилей, «я принял сторону Коперника в дискуссии, поступив как с чисто математической гипотезой и стараясь всеми возможными приемами представить ее превосходящей гипотезу о неподвижности Земли, причем не безусловно, а против аргументов неких перипатетиков (последователей Аристотеля)» [212] . Это было сделано в ярком литературном стиле. Три собеседника – коперниканец Сальвиати, Сагредо, интеллигентный скептик и новообращенный коперниканец, и последователь Аристотеля Симплисио – мыслили вполне современно, хотя Симплисио был назван не как современный итальянец, а как комментатор Аристотеля, жившего в VI веке и часто цитируемого последователями великого грека.
212
Dialogue. Drake’s edition. P. 5–6.
Галилей часто демонстрировал свой талант полемиста, и теперь дал ему полную волю. Ситуацию смягчало лишь то, что подразумевалась вежливая беседа между тремя джентльменами. Но Галилей использовал все возможные приемы, чтобы сбить с толку бедного Симплисио, ученика Сократа, который вынужден постоянно проявлять свое невежество и некомпетентность в догматах Аристотеля. Открытия, сделанные с помощью телескопа, новая динамика Галилея, теория приливов и современная анти-аристотелевская физика – все было привлечено для поддержки Коперника [213] .
213
Научные аргументы, особенно применение динамики Галилея к земной и небесной физике, имели очень большое значение для развития науки. Поскольку они не являлись в «Диалоге» аргументами спора, а скорее относились к развитию физики XVII в., в настоящей книге они не рассматриваются. Подробный анализ можно прочитать в третьей книге настоящей серии «От Галилея до Ньютона».
Беседа свободно переходила от Земли к небесам и обратно, пока все антиаристотелевские и прокоперниковские доводы не были высказаны и поддержаны, а присущая антикоперниковской системе слабость не стала очевидной. Бедный Симплисио был разбит наголову. Поэтому не слишком убеждает на последней странице его протест:
«Я знаю, если спросить, мог ли Бог в своем бесконечном могуществе и мудрости даровать водному элементу наблюдаемое движение, используя некие иные средства… вы оба ответите, что Он мог это сделать и что Он знает, как это сделать множеством способов, неведомых нашему разуму. Из этого я делаю вывод, что если так, было бы неслыханной дерзостью для любого ограничивать Божественную силу и мудрость собственной фантазией».
Вежливый, но не пылкий ответ Сальвиати:
«Восхитительная, ангельская доктрина, и прекрасно согласуется с другой, тоже Божественной, которая хотя дает нам право спорить о строении Вселенной (возможно, чтобы работа человеческого ума не уменьшилась и не стала ленивее), но добавляет, что мы не можем познать творения Его рук» [214] .
Когда Сагредо замечает, как он ждет обещанного Сальвиати описания новой науки о движении «нашего академика» (то есть Галилея), оно не впечатляет. Оно почтительно, правильно, соответствует тому, что папа велел Галилею сказать. Но неубедительно. Страсть и рвение были уже растрачены – на заключение осталась только покорность.
214
Dialogue. Drake’s edition. P. 465.
Неудивительно, что папа был уязвлен и раздражен: он разрешил, даже поощрил работу Галилея и теперь сожалел о своей благосклонности. Искренность предисловия представлялась весьма сомнительной, а в заключении слова самого папы о всемогуществе Господа были вложены в уста Симплисио, простака, который на протяжение всей дискуссии терпит поражение в спорах. И папа не мог не согласиться с теми, кто предполагал, что Галилей посмеялся и над спором, и над самим понтификом. Книга оказалась ошибкой и не должна была увидеть свет. Поскольку винить цензоров не было смысла, получалось, что
Галилей как-то их провел. Возможно, он изменил текст? Предисловие и последняя часть книги выглядели не так, как все остальные. Может быть, оно было добавлено уже после того, как цензоры одобрили текст? Теперь иезуиты были против Галилея, и папа решил больше не защищать своего прежнего фаворита. Продажа «Диалога» была приостановлена, и друзья Галилея всерьез забеспокоились. Флорентийский посол получил аудиенцию у папы и сообщил встревоженному великому герцогу (не Козимо, который умер в 1621 г., а его преемнику Фердинанду II, тоже проявлявшему участие к Галилею), что «его святейшество был в гневе и сказал мне, что Галилей посмел вмешаться туда, куда не должен был, – в самые тяжелые и опасные проблемы, которые только могли быть подняты в это время» [215] .
215
Opere. XIII. P. 383–385.