Науковедческие исследования. 2016
Шрифт:
Исследовательское внимание к когнитивному (человеческому) фактору в обществе с инфраструктурой, выстраиваемой КТКУ, проявляется также в научной разработке темы этики технологического развития. В подобных разработках обосновывается необходимость перехода к новой методологии / парадигме производства технологий – подчинению всего хода этого рабочего процесса этическому принципу социальной ответственности, когда технологии уже на старте своего производства должны оцениваться с точки зрения их возможных последствий для человека и общества. То есть в саму когнитивную рефлексию, призванную в данном случае служить выполнению прикладной и, казалось бы, нейтральной в отношении морали познавательной / инженерной задачи, вводится моральная рефлексия, что собственно и устанавливает когнитивный фактор в должные ему рамки – фактора целостного человека с невозможностью в нем отделения когнитивной от моральной рефлексии.
В частности, о необходимости перехода к методологии оценки технологий уже в ходе их производства в свете фактора целостного человека говорит Д. Эглер (США), который рассматривает технологии военного использования с точки зрения недопустимости обычной практики их использования – когда технология употребляется без научного исследования возможных катастрофических последствий ее употребления, называя
В ключе подхода с позиций UFAIL, полагает Д. Эглер, идет все технологическое развитие, которое замкнуто на себя, слепо к своему влиянию на общество и природу, не обеспечено исследованиями своих возможных гуманитарных и экологических последствий. Традиция технологического развития, как она сложилась, – узкая утилитарная, создающая обществу проблемы. Суть таких проблем хорошо демонстрируют технологии военного назначения, особенно ярко – технология атомной бомбы. С традиционных позиций UFAIL эту технологию рассматривают с точки зрения того, насколько эффективно она выполняет узкую задачу, ради чего данная технология и создавалась. Что же касается ее широких эффектов – гуманитарных, экологических, – сознание, находящееся в логике UFAIL, о них даже не задумывается и способно «проснуться» лишь post factum. «В случае с атомной бомбежкой Японии так и произошло. Атомная бомба в период ее изготовления и применения воспринималась просто как в тысячи раз усиленная тротиловая бомба, и в ней не видели нового качества. Например – того, что она не только убивает, как всякое боевое оружие, но вызывает человеческие повреждения на молекулярном уровне, т.е. повреждает генетические механизмы, обрекая потомство выживших в атомной атаке людей на непредсказуемые страшные заболевания. Эти эффекты при проектировании бомбы не исследовались, а был чисто количественный расчет, когда цепная реакция, в ходе которой высвобождалось огромное количество энергии, не рассматривалась как новая энергетическая парадигма, но действовала простая технологическая аналогия – с тротиловой бомбой, только в тысячи раз более мощной. Разница представлялась чисто количественной – одна новая бомба “складывалась” из тысяч обычных бомб, и масштабы поражения не ожидались какими-то новыми» [3, с. 107].
Конечно, пример атомной бомбы – исключительный случай технологии, и едва ли он способен стать уроком для технологического развития в целом, которое совершенно справедливо не должно восприниматься в апокалипсическом духе и де-факто не является апокалипсическим. Д. Эглер привлекает внимание к другому – именно к тому, что «безотносительно к мирному / немирному характеру технологий “дьявол” содержится в самой логике UFAIL “цель оправдывает средства”. И выход – в принятии новой методологии технологического развития, в соответствии с которой необходимо ввести технологический прогресс в рамки обязательной научной экспертизы на стадии разработки технологий. Такая экспертиза предусматривала бы системный анализ разрабатываемых технологий – всех их возможных последствий для человека, общества, природы. В конце концов, технологическое развитие должно служить не каким-то группам людей и их эгоистическим целям, но человечеству как глобальной системе самосохранения» [3, с. 112].
О необходимости измерения технологического развития этическим фактором целостного человека на стадии разработки технологий пишут многие исследователи, высказывая идею новой этики инженерии и обосновывая эту идею следующим образом. Коллективное дело технологии имеет объективное моральное измерение, поскольку, как и всякое дело, может принести людям и благо, и вред. Значит, нужна просто иная этика инженерии, чем традиционная «обвинительная» этика, которая навязана аутсайдерами технологии, стремящимися возложить вину за показавшие себя «вредными» технологии на их разработчиков персонально или на коллективного разработчика. Требуемая этика – не назначение аутсайдерами коллективных либо персональных «виновных», но принятие на себя ответственности инсайдерами в течение всего времени разработки технологии. В этом – существенная разница между обеими прикладными этиками, зафиксированная в научной литературе, в частности разграничением между понятием «пассивная ответственность» (когда ответственность на кого-то кем-то возлагается) и понятием «активная ответственность» (когда кто-то сам принимает на себя ответственность). В области «активной ответственности» исчезает проблема коллективной ответственности (на самом деле – безответственности) или, во всяком случае, эта проблема не столь явно дает о себе знать, как в области «пассивной ответственности». «Активная ответственность» инсайдеров технологии означает, что они уже в фазе технологического замысла берут в расчет его возможные вредные последствия и думают об их предотвращении, тем самым наделяя технологию социальным и моральным измерениями. При этом, конечно, остаются риски неудач в подобном менеджменте технологии, но главное – чтобы такой технологический менеджмент был во всех фазах технологической разработки, начиная с фазы замысла технологии, и большего требовать просто нельзя [6, с. 222–230; 4; 5; 9; 12, с. 14–21; 18, с. 22–29].
Оригинальную картину превращения технологического прогресса в процесс производства «монстров», когда творцы новых технологий, увлеченные чисто технологической задачей, не задумываются о последствиях своего творчества для человека и общества, рисует Я. Ван дер Лаан (США), проводя весьма тонкий и глубокий анализ знаменитого научно-фантастического романа Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей». В сущности этот роман, полагает Я. Ван дер Лаан, – предвидение «фильмов ужасов» технологического развития. Монстр Франкенштейн – не что иное, как биотехнология, созданная ученым Виктором Франкенштейном, который дал ей свое имя. Само имя Виктор знаменательно – «победитель», слишком поздно понявший, что технологическая победа обернулась монстром. «В научной фантастике Мэри Шелли, – пишет Я. Ван дер Лаан, – определенно присутствует реальная наука. Однако было бы просто глупо анализировать, насколько “Франкенштейн” точен в научном отношении. Гораздо важнее мотивы написания такой книги и в отношении ее главного героя, и в отношении связи его фантастических экспериментов с реальной картиной последующего научного и технологического развития. Почему не предположить, что в ужасных экспериментах Франкенштейна Мэри Шелли описала свое – быть может, интуитивное – предвидение будущего предельного “раскрепощения” научной и технологической мысли? Ведь описываемые в романе устрашающие возможности науки и технологии представляют бледную копию всего того, на что, например, способна современная биомедицинская наука и технология. То, что во времена Мэри Шелли трудно было даже вообразить, сегодня становится фактом, и приходится констатировать, что “сегодняшняя научная фантастика – это завтрашний научный факт”» [17, с. 299].
Тема романа Мэри Шелли стара, как миф о Прометее, прямую отсылку к которому недаром содержит название книги, продолжает Я. Ван дер Лаан. Прометей нарушил запрет Зевса и похитил огонь у богов для людей, и это одна из древнейших историй о технологии, поскольку древние греки назвали дар Прометея словом techne, собственно, и охватившим впоследствии то, что известно как искусство (умение), наука, технология. Прометей передал людям именно «запретное знание», и в этом – противоречивый смысл techne: с одной стороны, люди обрели феномен науки-технологии, который сделал их сильными, самостоятельными, свободными, ответственными за себя, деятельными, а с другой – они получили опасный дар самоуверенности, вседозволенности, сознания своих безграничных возможностей в конструировании мира, своего равенства богам. «Наделенный “запретным знанием”, человек уверен, что живет в мире, где все, что могло бы быть задумано, будет задумано, что могло бы быть познано, будет познано, что могло бы быть сделано, будет сделано. Эти слова, произносимые Виктором Франкенштейном в романе, предвосхищают род мышления, нашедший свою кульминацию в Проекте человеческого генома (Human Genome Project), рассматриваемого некоторыми как получение ключа к последним тайнам биологии, тайне самой жизни» [17, с. 299].
Действительно, то, чем занимался Виктор Франкенштейн, сегодня называется биотехнологией, и действительно, он имел замысел создать «нового человека» – к благу человечества, разумеется, – и те же замыслы вынашивают исследования по биологической инженерии, нанотехнологии, искусственному интеллекту. Вот – типичное сознание современных ученых и технологов, которые, увлеченные решением творческих задач, не способны предвидеть негативные результаты научного и технологического творчества именно потому, что им даже не приходит мысль о подобном предвидении. Если прозрение и приходит, то лишь после «творческого процесса», и он, как бы просыпаясь, выходя из «творческого приступа», начинает понимать, что «теперь, когда мечта воплощена и работа завершена, красота мечты исчезла, и возникает чувство досады и отвращения» [17, с. 304]. Я. Ван дер Лаан цитирует А. Эйнштейна, писавшего в 1917 г., что «весь наш хваленый технологический прогресс со всей цивилизацией сравним с топором в руке патологического преступника» [17, с. 301]. Эти слова выдающегося ученого могут выглядеть преувеличением и даже некоей фобией, но они – лишь трезвая констатация обыденного выключения морального сознания из процесса технологического творчества, констатация обычного запаздывания моральной рефлексии в отношении создаваемой технологии. Не один А. Эйнштейн высказывался подобным образом. Точно так же, по свидетельству того же Я. Ван дер Лаана, повели себя и руководитель разработки атомной бомбы Р. Оппенгеймер и второй пилот самолета, сбросившего атомную бомбу на Хиросиму, Р. Льюис (Lewis), которые испытали шок от дела своих рук лишь после того, как технологическая «победа» была достигнута. И Р. Льюис, когда собственными глазами увидел картину из «научной фантастики», записал в бортовом журнале: «Боже, что мы наделали!?», а Р. Оппенгеймер адресовал себе цитату из «Бхагават Гита» (Bhagavad Gita): «Теперь я – Смерть, убийца миров» [17, с. 302]. Р. Оппенгеймер же расшифровывает эти свои слова в описании психологии научного и технологического творчества: «Когда перед вами притягательная техническая задача, она вас просто захватывает, вы уходите в нее, не думая ни об ее пользе, ни об ее возможном вреде для человечества. Подобные мысли могут возникнуть лишь после успешного решения задачи. Это и был путь появления атомной бомбы» [8, с. 81].
Парадигма технологического развития безальтернативна для социума. Она абсолютно фундаментальна – согласуется с природой человека и общества. Но вся проблема – в несовпадении родового человека с реальными людьми. Жизненно важное для общества технологическое развитие осуществляется не родовым человеком, но реальными людьми, а они, подчиняясь статистическим закономерностям, далеко не все (определенно – явное меньшинство) выполняют императивы родового человека. И это – нормальная ситуация. Естественное состояние общества – несовершенство, обязанное самой статистической природе социума, когда бесконечное движение к «концу истории» в виде недостижимого горизонта абсолютно морального, абсолютно справедливого общества обеспечивается именно отклонениями от курса на этот горизонт человеческого и общественного совершенства, без которых остановился бы сам ход человеческой истории как в принципе статистический процесс. Поэтому далекое от совершенства обращение человека с технологическим развитием – не тормоз для общественного развития, но, напротив, его ресурс. Ресурс – в смысле возможности для человека повышать свое понимание технологии, на что, собственно, и работает технологическое развитие, побуждая общество к рефлексии в отношении технологической реальности, и это выставляет некие новые требования к когнитивному аппарату человека. То есть само по себе технологическое развитие есть естественный (фундаментальный) механизм изменения человеческой ментальности, которая с технологическим прогрессом должна, по логике вещей, не деградировать, а совершенствоваться – ментальная (когнитивная, моральная, ценностная, нравственная) деградация ожидает человека при выпадении общества из парадигмы технологического развития.
Х. Салливан (США) обосновывает тезис о фундаментальном, отвечающем природе человека и общества характере технологического развития, разоблачая популярный миф энвайронментализма – миф, будто конкурентный и управляемый технологическим развитием рыночный опыт ежедневного добывания человеком средств своего существования опровергается «эстетикой природы». Такое убеждение, полагает Х. Салливан, проистекает из «туристического» взгляда на природу – праздного погружения в зеленые ландшафты после рабочих будней технологической среды. Повышение качества жизни и благо досуга людей открыли «туристическую» эстетику природы, но были и другие времена, когда природа рассматривалась не столь сентиментально – как именно агрессивная по отношению к человеку среда и поэтому требующая своего «завоевания-приручения», что и произошло с помощью технологического развития, как и отчуждение урбанизированного и технологичного человека от когда-то угрожающей природы, а теперь ностальгически превращенной в миф о «мудрой» среде, призванной охладить технологический пыл выпавшего из «природного равновесия» человечества.