Навь и Явь
Шрифт:
Исступление опутало девушку огненно-кровавой лентой, ослепило и оглушило, и только прохлада высокой травы и стрекот кузнечиков немного остудили это безумие. Чьи-то руки гладили её по плечам и щекам вдалеке от уютного золотистого света под навесом. Узнав в сумраке Ванду, Крылинка вновь ощутила испепеляющее дыхание гнева и сбросила её руки с себя.
– Не трогай меня! – раненым зверем рыкнула она.
– Крылинка, голубушка, прости, – с ласковой вкрадчивостью мурлыкала Ванда, ловко уклоняясь от пощёчин. – Ну, прости меня! Не знала я, что Воята тебя оговорила, небылиц наплела. Ты нас тоже пойми: не так-то просто до тридцати пяти ждать,
Слёзы залили клокочущее жерло негодования, и бешеная сила в руках Крылинки иссякла. Только жалкие шлепки теперь доставались Ванде, которая нарочно подставляла лицо и грудь под удары:
– Ну, бей меня, бей… Выплесни гнев, успокойся, сердце остуди.
Осев в траву, Крылинка изнеможённо всхлипывала. Уже не осталось сил препятствовать Ванде, которая целовала мягкими губами её разбитые о зубы Вояты руки.
– Однако, и силища же у тебя! – посмеивалась она. – В кулачном бою тебе б цены не было… Да только не девичья это забава. И обидчице морду чистить – тоже не девичье дело… Ну, скажи, как мне свою вину перед тобою загладить? Хочешь, я Вояту прощенья у тебя просить заставлю? Ежели считаешь, что мало она от тебя получила, так я ей ещё горяченьких отсыплю. Будет знать, как девушку бесчестить, молву о ней пускать!
С этими словами Ванда исчезла неслышной тенью, и Крылинка осталась наедине со звенящей травой и звёздным небом. Костяшки кулаков саднили, а в груди засела безысходная и бескрайняя, как эта тёмная бездна над головой, горечь. Низко пала в её глазах Воята, поступком своим навек подорвав доброе к себе отношение. Мало, видать, её воспитывали, всю дурь из головы не выбили – вот и выросла она такой…
А между тем к ней приближались рослые, стройные тени шестерых или семерых кошек, и сердце девушки загнанно трепыхнулось в недобром предчувствии – а чего хорошего от этих шалопаек ожидать? Веры им больше не было.
– Крылинка, ты тут? Не бойся, голубка, это я, Ванда, – мурлыкнул знакомый голос, а одна из теней, получив тычок в спину, бухнулась наземь – на колени. – Ну что, Воята, проси прощенья у Крылинки! При свидетельницах проси. Кому небылицы свои болтала, перед теми теперь и повинись в лжи своей. Ну? Не слышу!
В носу у Вояты булькала кровь вперемешку с соплями. Несколько раз шмыгнув, она прогнусавила:
– Крылинка, прости меня… И вы, подруги, простите. Набрехала я всё. Неправда это.
– Что неправда? – сурово потребовала уточнений Ванда.
– Ну… что Крылинка в роще… отдалась мне, – пробубнила в ответ Воята. – Не было такого.
– Осознаёшь, что честь её чуть не запятнала?
– Да… Простите… Не со зла я… По дурости.
– Ладно, встань.
Воята неуклюже поднялась, зажав расквашенный нос, а Ванда заняла её место у ног Крылинки. Мягко завладев её пальцами, она приложилась к ним губами.
– И я прошу прощения, что попалась на эту удочку и обидела тебя словами недостойными, – произнесла она проникновенно, и её голос бархатной лапкой тронул сердце девушки. – Ты честная и чистая, и всякий, кто посмеет чернить твоё имя, будет иметь дело со мной. Клянусь в этом!
В ту ночь Крылинка пришла домой тихая и задумчивая. На словах она помирилась
– Да ничего не случилось… С подружкой поссорилась, а потом помирилась. Устала я, матушка. Дозволь спать идти.
О том, чтобы поведать о случившемся другой своей родительнице, Крылинка и помыслить не смела. Из опочивальни доносился храп: то спала уставшая от дневной работы мастерица кожевенных дел Медведица. Крылинка и две её старшие сестры уродились в неё и выросли такими же кряжистыми и могутными; однако если сёстрам-кошкам такая стать была вполне к лицу, то Крылинке как белогорской деве не помешало бы чуть больше изящества, но чем уж наделила природа, тем и приходилось довольствоваться. Щупленькая и хрупкая, низкорослая матушка Годава всё жалела, что дочь не пошла в её тонкокостный род, а Медведица в ответ на такие воздыхания шутливо шлёпала младшенькую по попе и говорила: «Чего тебе не нравится, мать? Красавица она. А широкая кость – это сила жизненная! И рожать легко будет. Крепок наш корень». Сама она походила на тяжёлый дубовый стол, стоявший у них на кухне. Впрочем, иной и не выдержал бы страсти, с которой Медведица зачала всех своих дочерей – сломался бы в самый ответственный миг.
Впитав в себя при зачатии дубовую крепость стола и природную медвежью мощь своей родительницы, Крылинка не могла похвастаться точёной фигуркой, зато взяла и красой лица, и весёлым, как жаркий костерок, нравом. Увы, предстояли ей теперь дни уныния: когда она уже полагала, что история с Воятой похоронена, матушка пришла от колодца взвинченная до предела.
– Что я слышу от чужих людей, дочь! – накинулась она на Крылинку. – Ты устроила драку на гулянье и ни словом нам не обмолвилась! Что ты творишь?! Разве девушке пристало себя так вести? Такая слава о тебе идёт, а ведь ты невеста!
Выговор за потасовку оказался ещё половиной беды: пришлось рассказать, из-за чего всё стряслось. Когда всплыли подробности, мать схватила полотенце и в сердцах отхлестала им Крылинку по всем местам, какие ей подворачивались.
– Так я и знала, что не доведут до добра эти посиделки! И куда ты теперь с такой славой подашься? Кто тебя в жёны возьмёт?
– Так Воята же созналась, что соврала! – вскричала Крылинка, закрываясь руками.
– Молва всё переиначит по-своему, всё наизнанку вывернет, стоит только словечко заронить пустобрёхам – уж они его погонят по белу свету! – уронив полотенце, расплакалась мать.
Разумеется, она всё рассказала Медведице, когда та пришла из мастерской на обед. Вместо того чтобы присоединиться к супруге и отругать дочь, глава семейства расхохоталась.
– Молодец, девка! Сумела за себя постоять. А как же иначе? Обидчикам спускать с рук нельзя. Умница, доченька… Одной всыпала – остальным неповадно будет тебя задевать. А ежели кто снова забудется, так ты покажи, как ты умеешь кочерёжки гнуть…
Украшала ли такая сила девушку-невесту? Иногда Крылинке хотелось быть послабее, понежнее, чтобы не самой за себя стоять, а быть под защитой у доброй и благородной кошки – не такой, как Воята, а намного лучше и порядочнее. После случившегося мать запретила ей посещать гулянья, да ей и самой надолго расхотелось веселиться. На молодых кошек Крылинка смотреть не могла: всюду ей мерещился подвох… Однако суженую – ту самую, единственную – она втайне всё же ждала. А кто не ждал?