Наваждение Люмаса
Шрифт:
Глава шестнадцатая
Дорогая Эриел!
Я полночи барабанил в твою дверь, а потом все утро волновался, что привел этих людей прямо к тебе. Ты мне не позвонила. Надеюсь, у тебя все в порядке.
Если тебе до сих пор никто не рассказал, эти парни представились цээрушниками. Думаю, это фигня собачья, но кто их знает… Они спрашивали твой адрес, но я им не сказал. Теперь они мне снятся. Вообще-то вряд ли это что-то означает: несколько лет назад у меня был нервный срыв, и с тех пор я — человек странный, ранимый и склонный видеть ночные кошмары.
Я не очень хорошо себя чувствую и поэтому отправляюсь в усыпальницу — попробую там прийти в чувство. Если будет возможность, думаю, и тебе надо бы туда
Если тебе покажется, что все это бредни параноика, не обращай внимания. Иногда я становлюсь вот таким.
Твой друг Адам.
Пока я добралась до усыпальницы св. Иуды, почти совсем стемнело. Останавливаться, чтобы спросить дорогу, или как-то еще уточнить, правильно ли я еду, было некогда, поэтому я просто кружила по Фавершему и ждала чего-то — неизвестно чего. И в конце концов увидела-таки небольшую облезлую вывеску с надписью «Усыпальница св. Иуды», а через минуту уже стояла у входа в церковь Пресвятой Девы Марии с горы Кармель. Усыпальница, видимо, находилась внутри. Я прикинула, что лучше всего уехать отсюда не позже, чем через полчаса, и отправиться куда-нибудь совершенно наобум — чтобы собраться с мыслями. Словом, времени у меня было немного.
Когда я вошла в церковь, там не было ни души. Думаю, с этой своей потрепанной сумкой через плечо я выглядела совершенно безумно. Запах тут стоял какой-то пыльный — наверное, пахло ладаном. Слева я увидела купальню со святой водой, и, хотя она напомнила мне обо всем, что я сделала, и обо всем, что пошло не так, я все же окунула в нее палец и дотронулась им до лба. Сделав так, я вспомнила вдруг, как в школе во время дождливых переменок мы иногда играли в «Драконов и подземелья». В одних версиях игры можно было отправиться в город и добыть святой воды, чтобы исцелить себя от всех недугов, кроме самых тяжелых, и тем самым повысить свой уровень здоровья. В других святую воду можно было использовать как оружие против злых духов или зомби. Но ни в одной из версий не говорилось, что ее можно выпить, чтобы отправиться в другой мир, или, напротив, что никогда и ни под каким предлогом пить ее нельзя. Я немного прошлась по церкви: она оказалась небольшой, от дубовых стен веяло холодом и покоем, а посередине рядами стояли жесткие деревянные скамьи. Тут я увидела табличку, сообщавшую, что усыпальница находится внизу.
И — слава богу! — на лестнице было намного теплее. Внизу горели сотни свечей — я увидела несколько стоек с маленькими свечками и еще целый стол, заставленный большими свечами в церковных — пластмассовых — подсвечниках голубого цвета, на каждом из которых что-то было нарисовано — правда, я не разглядела, что именно. В самой усыпальнице мне сделалось уже по-настоящему жарко, и я размотала шарф. Здесь я тоже была одна. Справа от меня в окружении еще большего количества свечей стояла статуя — по всей видимости, св. Иуды. Стена за ним была частично выложена мозаикой, а частично — вычерненным кирпичом. Сама же статуя была золотой и изображала бородатого мужчину с какими-то предметами в руках. От меня его отделяли прутья решетки, поэтому на мгновение мне показалось, будто он — заключенный. Хотя, конечно, если взглянуть на мир его глазами, получится, что заключенный — я. Я решила немного пройтись и на одной из стен увидела клейкие желтые бумажки с просьбами молящихся. Пожалуйста, помоги моей тете избавиться от боли. Святой Иуда, прошу, вступись за моего сына Стефана, ведь ему всего девятнадцать. Не дай моему брату умереть. Прошу тебя, пусть мой брат вернется с войны. Записки подписаны прихожанами с Маврикия, из Польши, Испании, Бразилии… Со всего света. Табличка разъяснила мне, что св. Иуда — покровитель заблудших и потерявших надежду. Похоже, это такой святой, к которому приходишь за помощью, когда все остальные помочь не смогли. А на другой стороне комнаты висела распечатанная листовка, в которой говорилось, что Иуда — святой неоднозначный и что, возможно, его и вовсе никогда не существовало.
Прежде я никогда в жизни не молилась. А сейчас, поставив зажженную свечу на одну из залитых светом полочек, вернулась к статуе Иуды и опустилась перед ней на колени. Впрочем, что делать дальше, я не знала. Повторять про себя что-нибудь вроде: «О, святой Иуда, прошу тебя, не дай этим людям меня найти» — казалось глупым. Что-то подсказывало мне, что не следует молиться за себя — нужно просить за кого-нибудь другого. Но за кого же мне попросить? Даже последний человек, с которым я спала, мало что значит для меня. Меня куда больше волнует судьба незнакомого сына с желтой бумажки, которого ждут с войны. Вместо того чтобы молиться за кого-нибудь, я просто
Но идей получше у меня все равно нет.
В конце концов я стала молиться о смысле. О том, чтобы границы реальности стали отчетливыми. О мире, существование в котором, равно как и сам мир, имело бы какое-то значение. О такой жизни после смерти, которая не похожа на эту. О том, чтобы больше не было тайн. Что станет с жизнью, когда все загадки будут решены? Если не останется вопросов, не будет и историй. Не будет историй — не станет языка. А без языка не будет… чего? Я вспомнила Адама и его слова о том, что правда существует за пределами языка, — и в это самое мгновение на лестнице раздались голоса: один мужской и один женский. Я почувствовала себя неловко оттого, что стояла на коленях и молилась, поэтому я встала и сделала вид, что смотрю на свечи. Скоро пора идти. Я взглянула на часы — без четверти четыре. А я устала так, словно несколько суток не спала. И на улице холодно и темно…
— Да, нам удалось наконец-то снова открыть усыпальницу.
— Потрясающе. Если честно, после последнего пожара я думал, что все, ей конец.
Этот голос я узнала, но он показался мне измученным, каким-то даже надломленным.
— Святому Иуде конец не грозит. Ему предано так много людей.
Бедный Аполлон Сминфей — подумала я. С его шестью преданными приверженцами.
— Это… О, Эриел! С тобой все в порядке?
— Здравствуй, Адам.
— Мария, это Эриел Манто. Та, о которой я вам рассказывал.
Адам выглядел ужасно. Что случилось с его лицом? Правый глаз распух, и под ним синяк — как подгнивший бок у яблока. И одежда на нем та же, в которой я видела его во вторник. А сегодня у нас что? Четверг. Думаю, что четверг. Женщине, которая пришла с ним, под шестьдесят. На ней длинная коричневая юбка и блузка пурпурного цвета. Седые волосы почти полностью скрыты коричневым платком, но несколько седых прядей выбились из-под платка и спадают на лицо. А карие глаза удивительным образом выглядят моложе, чем его.
Она протянула мне руку.
— Здравствуйте, Эриел, — сказала она мягко. — Я рада, что вы добрались до нас в целости и сохранности. Адам рассказал нам о ваших злоключениях. Мы приготовили для вас постель в гостевом крыле монастыря на случай, если вы придете. Можете оставаться здесь столько, сколько потребуется.
Постель? В монастыре? Но я не могу здесь оставаться. Мне надо идти.
— Это очень любезно с вашей стороны, — сказала я, почему-то используя свой «вежливый» голос, которым разговариваю обычно со школьными учителями, дорожными инспекторами и прочими представителями власти. — Но, боюсь, я и в самом деле впуталась в большие неприятности, и мне бы не хотелось втягивать в них вас. — Взглянув на Адама, я слегка кивнула в сторону его избитого лица: — Все зашло слишком далеко. Это ведь они тебя так, да? — Адам кивнул, и я продолжила: — Эти люди… Я не очень хорошо понимаю, что происходит. Я просто пришла поблагодарить Адама. И попросить прощения.
— Может быть, чаю? — спросила Мария таким тоном, будто бы не слышала моего предупреждения о том, что все они в опасности до тех пор, пока я здесь. — Мы можем пойти в кухню монастыря.
Адам посмотрел на меня.
— Здесь они до тебя не доберутся, — сказал он.
Я вздохнула:
— Кто их знает, доберутся или нет.
Я теперь вообще ничего не знаю. Не знаю, например, стоит ли доверять Адаму. Что он такого сделал, чтобы я стала ему доверять? И вообще, есть на свете хоть кто-нибудь, кому я могла бы по-настоящему довериться? Я подумала о матери и о том, как пыталась рассказать ей, что режу себе руки. Я все тщательно спланировала. Сначала я собиралась признаться, что начала выщипывать брови, потому что все остальные девчонки в школе это делали, но обнаружила в этом такой кайф, что теперь не могла остановиться. И вот однажды вечером я сидела в ванной и вдруг поняла, что, если буду и дальше выщипывать брови, у меня их совсем не останется, но боли мне было еще недостаточно, недостаточно катарсиса. И тогда я взяла папину бритву и воткнула ее себе в ногу. «Не сейчас, Эриел, — сказала она, усаживаясь со своей портативной радиостанцией. — Мир не вращается вокруг тебя одной». Может быть, Берлем? Почему-то мне кажется, что ему я доверяю.