Наваждение Люмаса
Шрифт:
Но нам и не пришлось этого делать. Вдруг раздалось потрескивание небольшого моторчика, изо всех сил старающегося не заглохнуть, и из-за угла выехал красный мотороллер.
— Неплохой план, — сказал Аполлон Сминфей, слезая с мотороллера. — Мыши. Мне нравится.
— И с чего же нам начать?
— Я отведу вас к прямому потомку. Но это все, что я могу сделать.
Я хотела было поблагодарить его, но потом подумала, что ведь вообще-то стараюсь ради него.
Но, с другой стороны, я все-таки была перед ним в долгу.
— Спасибо, — сказала я.
Мы все направились в сторону какого-то офисного здания. Вход запирал кодовый замок с домофоном, но Аполлон Сминфей произнес что-то на своем непонятном языке, и дверь приветливо загудела, пропуская нас внутрь. Пока мы поднимались
«У вас есть одна возможность…»
У вас… Я… Мы быстро идем по голым деревянным доскам, и наши челюсти клацают на ходу. Похоже на звук вязальных спиц Луры, но только здесь он раздается в более просторном помещении.
— Адам? — говорю я.
— Да.
— Не думаю, что это лабораторная мышь.
— Да, это точно.
Я вдруг понимаю, что мышь слышит наши голоса — точнее, только мой голос, — и осознаю, что нам не следует друг с другом разговаривать. Мышь… У меня в голове какие-то звуки, надо попытаться от них убежать. Быстрее, вот по этой половице. Я уже несколько часов ничего не ела и помню, что, если побежать вон туда, а потом последовать за своим собственным запахом и пролезть через большую прореху в стене, наверняка удастся что-нибудь найти.
Дисплей!
Вот он. На нем — множество картинок. Большинство изображений двигается, но одно стоит на месте.
— Давай выбирать будешь ты, — говорит Адам. — Я даже смотреть не стану.
— Хорошо. Только тс-с. Я не хочу спугнуть мышь.
— Ладно, извини!
Голоса, голоса. Я слышу кого-то, но никого не вижу. Помню, когда в прошлый раз я слышала такие голоса, за ними последовала боль. А потом я почувствовала руки у себя на спине, но одеты они были не во что-то гладкое и блестящее, и после этого настала темнота, страх, от которого выворачивает желудок, и вдруг — свобода: то, чего я никогда не знала раньше.
Этот новый голос немного похож на тот. Но все голоса означают опасность.
Я сосредотачиваюсь на том изображении на дисплее, которое не движется. Что-то мне подсказывает, что это, возможно, лабораторное животное. Мышь, в чьей голове мы сейчас, освободили. Я понимаю это из ее воспоминаний. Но…
Мы переключаемся. И…
«У вас есть одна возможность».
У вас… Вдалеке слышен какой-то глухой звук.
«Нет! — это кричит Адам. — Эриел, нет…»
Но я его не слышу, потому что и сама тоже кричу. Впрочем, я и собственного крика толком не слышу, потому что меня пронзает такая боль, что, кроме нее, я почти ничего не в силах осознать. Я хочу умереть… Я не знаю, что такое смерть, но какая-то часть моего сознания знает, что это, и понимает, что я должна иметь возможность двигаться, и что у меня в глазах не должно быть металлических штырей, и что, если бы их там не было, мне было бы не так больно, и может быть, я бы могла видеть. Что значит видеть? Мир — это черная плита, и я никогда не знала ничего другого. Каждый день я прилагаю усилие, чтобы втянуть в легкие воздух, и вот в этом-то и заключается вся моя жизнь — в попытках дышать…
— Прыгай дальше, — говорит Адам. — О боже…
Мне еще никогда в жизни не было так больно.
Дисплей все еще здесь, но он едва различим.
Кажется, у меня нет ног. Думаю, я никогда в жизни не ходила.
Вокруг чернота. Я выбираю картинку на дисплее — первую попавшуюся.
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Мы стоим у входа в лабиринт. Новый мир! Как здорово. Может быть, мы наконец-то нашли выход? Я уже ходила по этому коридору. И по этому тоже. Я чувствую, что в конце этого коридора есть еда. Опять то же самое, ну да ничего, главное, что благодаря этому я живу и продолжаю заниматься своим делом. Я прошла только половину незнакомого коридора, а рука в перчатке уже поднимает меня, и прикосновение
— Эриел!
— Извини.
Мы прыгаем.
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Нам снова делают укол. Я не знаю, что хуже: то, как холодная острая игла входит мне в тело, или то, как она оттуда выходит. Когда ее втыкают, мне хочется, чтобы ее вынули, но когда вынимают, у меня кружится голова, я не могу построить нормальное гнездо и… и мне вообще наплевать, что там будет с этим моим гнездом. Я чувствую, как у меня по ногам стекает что-то теплое и мокрое. И просто хочу спать. Мое гнездо пахнет теперь чем-то кислым, но мне нужно поспать. Надо бы вылизать себя дочиста, но что-то мне лень.
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Нечем дышать, здесь все в дыму. И еще я не могу повернуть головы.
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Мы летим по воздуху и с неловким шлепком приземляемся, а потом снова летим. Мой друг тоже летит, и еще одна мышь, которой я раньше не видела, и вокруг нас — люди, они смеются. Хотя я не понимаю этого языка, какая-то часть моего сознания слышит, как те, кто обо мне заботится, говорят: «Прекрати жонглировать мышами, Уэсли!» У меня кружится голова, я мечтаю о своем ящике.
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Мы не понимаем, почему все время происходит одно и то же. Я каждый раз строю гнездо так, как мне нравится (как меня научила мать), а потом обнаруживаю, что его нет. Эта рука все время его забирает. А потом дает мне еще немного строительного материала, и я снова принимаюсь за работу. Каждую ночь я сплю на голой траве, несмотря на то что понастроила здесь уже столько гнезд…
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Ну невозможно же спать, когда все время горит свет!
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я… Мы…
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я…
«У вас есть одна возможность».
У вас…
«У вас есть одна…» «У вас есть…»
«У вас…»
«У вас…»
«У вас…»
«У вас…»
«У вас…»
Мы прыгаем уже с такой скоростью, что это похоже на стремительное путешествие, описанное мистером .Для такого педезиса требуется большая концентрация, хотя ужасно трудно сосредоточиться, когда летишь на волне боли, страха, унижения — и испытываешь неотступное желание просто оказаться в теплом, спокойном гнезде. Это волна смерти, волна мертвых черных и белых тел, волна рук в перчатках, костлявых пальцев, боли от иглы и от опухолей, слепоты, попыток слизнуть собственную кровь, когда она все еще льется из тебя, переломанных ног и хребта, с которыми тебя бросают в кучу таких же переломанных тел, а ты лежишь и думаешь, что потом наверняка дадут еду и те, кто о тебе заботится, отнесут тебя в твой ящик, как они делают всегда после того, как происходит что-нибудь плохое.