Наваждение
Шрифт:
А серенькая девушка стояла рядом, вцепившись пальчиками в рукав его рубашки.
— Димочка, не переживай, — тихо попросила она. — Все обойдется, вот увидишь…
Неизвестно, в какой скандал это могло бы вылиться, но, к счастью, к ним уже гурьбой бежали Димины одноклассники и многочисленные девицы, знакомые и незнакомые.
Плечистый Тимофей держал над головой за гриф гитару, точно знамя за древко:
— Демон! Даешь песню! Демоническую!
— Ладно, — тут же оттаял Поляков, принимаясь настраивать побывавший в чужих руках инструмент. — Песню так песню. Демонической,
Он, смилостивившись, кивнул телевизионщикам:
— Если хотите, можете снимать.
Те приготовились.
Димон-Демон вспрыгнул на дощатый, наскоро выстроенный помост, с которого в начале празднества должностные лица произносили напутствия призывникам, и взял несколько аккордов.
Дождавшись, пока все внимание обратится на него, объявил, с вызовом глядя прямо в камеру, словно угадав давешние опасения журналистки:
— Посвящается одной девушке. Екатерине Криницыной.
— Песня твоя собственная? — уже довольно робко, растеряв весь свой напор, спросила журналистка снизу.
— Не перебивайте, пожалуйста, — сухо и вежливо попросил он. — Не моя, но очень подходящая. И любимая.
Еще и еще подтягивался народ, по толпе прошуршало:
— Тише, тише, Демон петь будет.
Катя стояла напрягшись, сама похожая на гитарную струночку.
Глаза ее светились, и в этот миг она уже не казалась серенькой. Оператор даже, потихоньку от журналистки, заснял ее. На всякий случай, вдруг пригодится.
Димка начал песню, которая была в те годы на слуху у всех. Но, как ни странно, слушателям казалось, что и слова, и мелодия рождаются прямо теперь, у них на глазах.
Может быть, получалось так оттого, что не отрываясь смотрели друг на друга исполнитель и та, кому посвящал он эти строчки, написанные другим человеком.
Дмитрий и Катя словно были одним целым, даже находясь на расстоянии друг от друга.
И никто больше не существовал для них сейчас, не было ни телекамеры, ни друзей, ни родных, ни Диминых обожательниц, ни просто досужих зрителей.
Пустынной улицей вдвоем С тобою рядом мы идем, И я курю, а ты конфетки ешь. И светят фонари давно, Ты говоришь: «Пойдем в кино». А я тебя веду в кабак, конечно.Тимофей вдруг не выдержал и подхватил снизу хриплым баском, не в лад:
— У-у-у, восьмиклассница-а-а-а!
Кто-то зажал ему рот, а Поляков продолжал, как будто и не заметив постороннего вмешательства:
Ты говоришь, что у тебя По географии трояк, Но мне на это как-то наплевать. Ты говоришь, из-за тебя Там кто-то получил синяк. Многозначительно молчу, И дальше мы идем гулять.Та же самая строчка припева, которая только что так топорно и невпопад прозвучала в исполнении Тимофея, у него вышла нежной и проникновенной, как трепетное любовное признание:
— У-у-у, восьмиклассница…
И он, точно исправляя огрехи Тимохи, еще раз повторил ее, слегка изменив:
— Пой со мной, восьмиклассница-а-а.
Восьмиклассница Катя вздрогнула, но возражать не стала. Конечно, она тоже знала эту песенку Виктора Цоя. Да и кто же ее тогда не знал?
Высокий вибрирующий голос ее зазвенел серебряным колокольчиком, гармонично вторя Диминому, бархатистому:
Мамина помада, сапоги старшей сестры, Мне легко с тобой, а ты гордишься мной. Ты любишь своих кукол и воздушные шары, Но ровно в десять мама ждет тебя домой. У-у-у, восьмиклассница…Димка резко оборвал гитарный перебор, соскочил со сцены, сунул инструмент оторопевшему Тимофею и крепко схватил Катю за руку:
— Бежим отсюда, Катюха. Ну их всех!
И они, даже не дожидаясь аплодисментов, вдвоем рванули за угол, оставив с носом ничего не понимающую, не привыкшую к такому отношению съемочную группу.
Журналистка от досады изрекла нечто многоэтажное, почище Антонины Поляковой, что ни в коем случае не могло быть пропущено в эфир.
Схватив с ближайшего стола бутылку «Столичной», эта элегантная деловая дама стала взахлеб, большими глотками, пить прямо из горлышка, как колодезную воду. А потом закусила селедочными молоками, подцепив их с блюда длинными наманикюренными ногтями.
Глава 4
ДЕВИЧЬЯ ЧЕСТЬ
В первой же подворотне, едва шум проводов остался позади, Дмитрий рывком прижал Катю к себе и начал целовать ее жадно, яростно, раня губы зубами, чего никогда не позволял себе прежде.
Она испуганно вскрикивала, не в силах решить, нужно ли ей отстраняться или следует подчиниться.
Ей хотелось спросить, что с ним, отчего в нем вдруг случилась такая перемена, но парень не давал ей возможности произнести ни словечка.
Мгновенным движением выдернул он кверху, к самым Катиным подмышкам, край белой блузки, заправленной в строгую школьную юбочку.
Сильно, больно, бесцеремонно и бесстыдно сжал сильными пальцами маленькие и нежные девичьи грудки.
Потом неожиданно сделал Кате подсечку, точно они были борцами и сражались на татами, и стал, едва поддерживая под спину, валить ее прямо на пыльный асфальт.
Девушка, чтобы хоть как-то смягчить падение, выставила назад острые локотки и содрала с них кожу.
Свободную руку он сунул под ее узкую юбочку, сдавил бедро, высоко, возле самых трусиков. Потом его пальцы двинулись еще выше, в самую запретную область…
Но тут совсем рядом раздалось веселое тявканье, и два резвых пуделька, черный и белый, вынырнув из-за кустов жасмина, с любопытством, наперегонки, подбежали к ним.
Черный ткнулся мокрым носом в оголенный Катин бок, белый принялся дружелюбно облизывать Димин выбритый висок.
— Дуся! Пуся! Где вас черти носят? — послышался зычный женский голос из глубины двора. — Ко мне, поганки! Вот я вас, на строгий поводок! Будете знать, как удирать!
Оба пуделька радостно взвизгнули, уверенные, что никакой «строгач» на самом деле им не грозит, и стремглав понеслись обратно, к хозяйке, напролом через кусты.