Наветренная дорога

Карр Арчи

– Какая дурость? — взвизгнула она. — Вот глупая скотина? О Пресвятая Мать, есть ли еще где-нибудь более дурацкое животное?

Миссис Ибарра была так искренне весела, что я посмотрел ка лошадь иными гла­зами, и. право, она показалась настолько смешной, что и я начал смеяться. И мы дружно и долго хохотали.

– Мне очень неловко, — сказал я спустя некоторое время. — Это целиком моя вина. Что тут можно сделать?

– Ничего, — сказала она. — Ничего не нужно. Я вымою лошадь, вот и все.

Она принялась распутывать поводья, время oт времени вздрагивая от смеха. Я отпустил подпруги и разобрал то, что стало мешаниной из седла и carga [65] . Миссис Ибарра достала мачете, нарезала травы и сделала из нее подобие щетки. Затем она сняла с себя обувь, блузу и юбку, оставшись

в чем-то более напоминавшем мешок, чем одежду, взяла лошадь за повод и направилась к полосе прибоя. Я поспешно сделал из травы несовершенную копию такой же щетки, подвернул брюки и последо­вал за миссис Ибаррой в волу.

65

Груз ( исп.).

Через пятнадцать минут лошадку можно было считать чистой или по крайней мере почти чистой. Голубоватая кожа просвечивала сквозь спутанную мокрую шерсть, и только кое–где остались следы приклеившегося яичного желтка. Хозяйка отвела ло­шадь к дереву, вытерла ей спину пучками сухой травы и накрыла потником из мешко­вины. Затем степса протерла седло, я оседлал лошадь, затянул подпруги, а миссис Ибарра принялась приводить в порядок carga.

Бойцовый петух был мертв, но, как ни странно, было мало признаков того, что он придавлен лошадью. Миссис Ибарра взяла мачете, перерезала петуху шею и прито­рочила его к седлу так, чтобы кровь стекала на землю. Затем надела юбку, засунула обувь в одну из корзин, смахнула песок с локтей и, надев блузу, вскочила в седло.

– Vea [66] , — сказал я униженным тоном, протягивал тощую пачку денег. — Я вино­ват в том, что яйца разбиты, а петух погиб.

– Que va [67] . Петуха все равно надо было зарезать, а яиц можно достать сколько угодно. Недостатка в яйцах биссы здесь не бывает, а до прихода стада зеленых оста­лось недолго. Ну а вы пойдете обратно?

Я сказал, что пойду дальше. По–видимому, я имел такой печальный вид, что она сказала:

– Здесь неподалеку, совсем близко, имеется сосаl [68] , в которой вы найдете pipa [69] . Там очень тенисто. Если вы пройдете еще шесть миль, то увидите еще cocal, и там находится мой дом. Если вы туда доберетесь, то сегодня ночью я, вероятно, покажу вам canal, которая вылезет класть яйца в час прилива.

66

Послушайте (исп.).

67

Подумаешь (исп.).

68

Кокосовая роща (исп.).

69

Местное название кокосового ореха с жидкой сердцевиной (исп.).

Я поблагодарил и сказал, что не смогу пройти так далеко. Покуда она не видела, я засунул деньги в корзинку, где лежала обувь.

– Я пойду раскапывать другое гнездо canal, — сказал я. — Мне не верится, чтобы в этом были яйца.

– Ай–ай! — воскликнула она. — Вы будете зря себя мучить. Черепаха снесла их здесь, именно тут! И вы не найдете гнезда, которое легче раскопать, чем это.

– Возможно! — ответил я. — Но здесь я больше рыть не стану. До скорой встречи.

Миссис Ибарра бросила на меня взгляд, в котором сквозило сострадание. Ударом пяток тронула лошадь, и та пошла вдоль полосы прибоя уверенным, семенящим ша­гом, которым она, вероятно, дойдет до самого Тортугеро. Потом миссис Ибарра обернулась и помахала рукой.

– Adios, pues [70] , — крикнула она.

Маленькая дворняжка, увидев отъезжающую хозяйку помчалась вслед и заняла свое место впереди лошади.

Первый неожиданный порыв послеполуденного бриза как бы стер блеск воды и окрасил ее в черный цвет. Цокание копыт постепенно затихало вдали, и, когда оно замерло, осталось только журчание бегущей волны да прерывистый посвист крачки, скользившей и нырявшей в нарастающем потоке ветра.

70

До свидания ( исп.).

Глава шестая

ЗАГАДОЧНАЯ ЛЯГУШКА

Карибы называют его Йере — местом, где летают колибри. Там есть озеро есте­ственного асфальта, и оттуда родом музыка шумового оркестра — стилбанда. Это последний остров на пути к югу, самый благодатный и беспредельно прекрасный сре­ди всех остальных.

Я ехал восточной, наветренной дорогой острова Тринидад в Токо, и для меня этот остров, таившийся в дымке утренней зари, был прежде всего родиной загадочной ля­гушки–псевдис. В то утро я радовался всему, что происходило в окружающем меня мире, и эта радость объяснялась вовсе не наступлением тропического дня, и не ду­мами о черепахе–батали, и не лежащими передо мной бескрайними берегами, на ко­торых эта черепаха встречается. Мое появление здесь объяснялось не здравым смыслом, а полупрофессиональным капризом. Морские черепахи были истинной причиной, которая занесла меня на Тринидад, а отличное побережье и места, где жили ловцы черепах, определяли мой маршрут и места остановок. Но не песчаные отмели, вдоль которых мне предстоял долгий путь, вселяли в меня надежду. Зага­дочная лягушка–псевдис — вот кем с самого утра были заняты мои мысли!

Я ехал в Токо, и легкий туман как бы заставлял маленький автомобиль «Остин-40» работать с перегрузкой. Воздух был пронизан запахами моря, ленивые утренние вол­ны не спеша карабкались на серые скалы, я чувствовал себя великолепно. Основной причиной моего хорошего настроения была перспектива увидеть загадочную лягуш­ку, легендарную псевдис, и услышать ее голос.

Мне издавна нравились лягушки. Я полюбил их еще задолго до того, как избрал профессию зоолога, но не узнал о них ничего нового с тех пор, как изменил своей давней привязанности. Мне нравится лягушачья манера смотреть, их внешний вид и особенно их обычай собираться теплыми ночами в сырых местах и распевать там песни о любви. Лягушачья ночная музыка прелестна: она полна оптимизма и скрыто­го смысла, на мой взгляд, она гораздо выразительнее пения птиц. Конечно, в песне многоголосого пересмешника значительно больше виртуозности, но, как мне расска­зывали, пересмешник поет на занятой им территории только для того, чтобы заявить другим самцам свое право на захваченную территорию. И как бы ни была благозвуч­на такая песня, ее подоплека слишком обыденная.

А лягушачий самец поет с целью привлечь и соблазнить самку. Самцы сидят у края пруда и, всяк на свой лад, квакают и насвистывают, гудят или орут, когда нечто та­инственное подсказывает им изнутри и извне, что наступило время для создания но­вых лягушек. На призыв самца откликается самка. Песня лягушки — призыв к под­держанию непрерываемого потока жизни.

Таково «философское» обоснование моей прихоти послушать песню лягушки–псевдис. Выражаясь точнее, я коллекционирую в голове лягушачьи песни точно так же, как иные люди собирают в альбом марки. А если говорить более откровенно, я заинтересован в псевдис потому, что эта забавная лягушка вызвала в стародавние времена у зоологов много волнений и упоминалась во всевозможных сенсационных доказательствах, включая и такие, в которых утверждалось, что лягушки — предше­ственники рыб, а не наоборот, как это уверенно считаем мы теперь.

Общеизвестно, что для лягушек характерно возвращение в водную среду, где они мечут икру. Икринки превращаются в головастиков, и они, если им будет сопутство­вать счастье, сделаются лягушками, которые выползут на сушу и вырастут до разме­ров значительно больших, чем головастики. Такова одна из главных особенностей земноводных. Конечно, бывают некоторые исключения, но большинство пород лягушек ведет себя именно так.

Загадочная лягушка–псевдис отходит от этих канонов по двум направлениям. Прежде всего подрастающая лягушка остается в воде и проводит жизнь среди голо­вастиков. Еще более примечательно, что вполне взрослая загадочная лягушка зна­чительно меньше по размерам, чем огромный большехвостый и пузатый головастик. Появившийся на свет лягушонок как бы переживает метаморфозу уменьшения и больше никогда не вырастает до величины головастика.