Навигаторы Апокалипсиса
Шрифт:
А памятник Багратиону, который в этой реальности стоял, как было и прежде, в небольшом сквере на четной стороне проспекта, там, в Старом мире, превратился в огромную ледяную глыбу, которую обрамляла хаотичная баррикада из обломков зданий, поваленных ураганами деревьев и фонарных столбов. Не лучше выглядели и остатки пешеходного моста имени того же полководца, и обледеневшая набережная Москвы-реки, и полуразрушенные высотки Москва-Сити на другом берегу.
А старые дома, что тянулись дальше вдоль Кутузовского проспекта, выглядели солидными, надежными и внушающими уважение памятниками ушедшей эпохи только здесь, в Новом мире. В Старой реальности они угрожающе нависали, словно серые стены холодного ущелья. Там они пугали и казались огромной ловушкой, а не убежищем. И на каждом этаже, в большинстве квартир этих домов-капканов, наверняка было полно окоченевших трупов. Это вместе со своими жилищами погибли те, кто не поверил, что Старый мир действительно рушится.
Впрочем, тем, кто в это поверил и попытался выбраться из города, удача не захотела улыбаться тоже. Майор отлично помнил столпотворение на дорогах города, которое он видел, когда старался выбраться из Старого мира. Это были другие улицы и проспекты, закончил свое путешествие майор в Строгино, однако нетрудно представить и то, что творилось тогда на Кутузовском. Вряд ли что-то принципиально отличалось.
Вот, например, на развязке с Третьим транспортным и в районе метро «Кутузовская» дело наверняка обстояло совсем плохо. Все виадуки над железнодорожными путями были разрушены, и даже толстый слой снега или пурга не могли скрыть эту чудовищную картину. Сотни машин, покореженных, смятых в лепешку, придавленных бетонными обломками, выгоревших дотла или покрытых бугристой серой ледяной коркой, образовали непроходимый завал, который тянулся вправо до самой Москвы-реки, а слева перекрывал вид на железнодорожную станцию и Раменки. Что-то подобное Гуськов видел на МКАД, и воображению не составило труда спроецировать эту картину на Кутузовский.
Так что пусть никаких кошмаров из Старой реальности вживую майор ФСБ Алексей Гуськов сейчас не наблюдал, зато вспоминал и представлял себе все с той же ясностью, с какой видел живые картинки благополучной Новой реальности, мелькавшие за окном машины.
Если честно, Гуськову хотелось зажмуриться, чтобы прогнать наваждение, но майор пересилил себя и не поддался секундной слабости. Он просто внутренне встряхнулся и приказал себе собраться. Как перед стартом на ответственном соревновании или на экзамене. Самодисциплина всегда была у Гуськова на высоте, и зажмуриваться или отворачиваться от проблем ему обычно не требовалось. Как правило, он справлялся с трудностями, глядя им в глаза. Так получилось и сейчас, разве что времени потребовалось больше, чем обычно. Но все-таки получилось, и майор выдохнул с облегчением. И это не фигура речи. Гуськову действительно стало легче на душе.
Оно и понятно. Рецепт Гуськова был универсальным. Не только трудности отступают, когда им смотрят в глаза. Всякие глупые внутренние сомнения и страхи тоже пасуют, когда ты не пытаешься отвернуться от проблем или игнорировать правду. Даже если эта «правда» горит и затягивает дымом пожарищ перспективу. Даже если она заключается в том, что шансов у тебя почти нет и жить тебе осталось от силы два дня. И пусть два дня! Зато легко, на кураже и точно зная, за что ты погибнешь. С одной стороны, утешение так себе, но с другой – а оно нужно, это утешение? Нет. Когда ты не боишься трудностей и знаешь правду, никакого утешения не требуется. Смелость, помноженная на это знание, лучше любого утешения, сочувствия или мотива.
Как бы. Или все-таки лучше жить с опаской и в неведении, но долго? Как знать?
«Черт, да хватит ломать голову! Так никогда в кучку не соберешься! Все, закрыли вопрос! Делай, что должен, и будь, что будет. Вот и весь рецепт успеха. А там увидим».
Гуськов очередным усилием воли окончательно (как он надеялся) прогнал невеселые мысли и вновь сосредоточился на видах за окошком машины. Перед ним опять мелькали привычные и благополучные фрагменты из жизни ночного города. Без всяких удручающих картинок-вставок из «мира иного». Теперь все шло ровно, непрерывным видеорядом. Как бывало обычно. Хотя нет, в связи с приближающимся Новым годом картинки заснеженной столицы выглядели симпатичнее обычных.
Гирлянды, украшенные елки, подсветка витрин… все сверкало и переливалось, создавая предпраздничное настроение у всех, от прохожих до автомобилистов и от покупателей до продавцов в многочисленных магазинах и на елочных базарчиках. Прохожие, как всегда, куда-то спешили, но на их лицах не лежала печать вечной озабоченности, а водители почти не дергались, не сигналили, как сумасшедшие, и не подрезали друг друга. И над торговыми пятачками не витал дух наживы, как это бывало на территории канувших в историю «стадионных» рынков, например, «Черкизона» и «Лужи». Продавцы елок и покупатели торговались весело и непринужденно, зачастую договариваясь о цене вдвое ниже стартовой да еще скрепляя сделку глотком «согревающего».
Короче, складывалось впечатление, что во всем этом мире грустил и забивал голову проблемами только майор Гуськов. Возможно, так и было, но ведь майор знал правду, а другие люди – нет. Майор знал, что весь этот симпатичный мир – лишь подделка и что настоящий мир сейчас рушится, а не готовится к празднику. А все эти люди за окном машины и не подозревали ни о чем подобном.
«И лучше им ничего не знать, – майор отвернулся от окна. – Зачем? Они и в искусственной реальности хорошо живут, и будут жить дальше. А то, что в настоящем мире сейчас умирают их двойники, их точные копии, а вернее – «оригиналы», это не их проблема. Не этих людей. Для них реальность одна, и в этой реальности жизнь идет своим чередом. Пусть все так и остается. А «спасение утопающих» в Старой реальности «дело рук самих утопающих», как ни прискорбно это сознавать. И, к сожалению, это не бред, не продукт больного воображения. Разделение реальности на Новый и Старый мир – это та самая «пылающая правда», зная о которой якобы легче жить».
«Ауди» припарковалась у стандартной высотки, и водитель ненадолго исчез. В отличие от Гуськова, который решил сегодня вообще не заезжать домой, водитель Олег забежал переодеться и повидать семью. Собственно, поэтому они и поехали из Конторы в Щукино не напрямую по Ленинградке, а сделав довольно приличный крюк. В десятом часу вечера потеря времени выходила не критическая, поэтому Гуськов не стал возражать, когда Олег попросил об одолжении. Зачем портить отношения с новыми коллегами?
Да и чисто по-человечески… Будь у Гуськова семья, он, наверное, тоже заехал бы домой после суток скитаний невесть где. Но с семьей у майора не заладилось, и вот уже почти год он жил холостяком, поэтому Гуськов не видел особого смысла в поездке домой. Тащиться через весь город в свою пустую квартирку – зачем? Переодеться? Изодранную куртку он и так поменял, а остальное – успеется. Перекусить? Он уже перекусил. Что еще? Убедиться лишний раз, что он никудышный семьянин, взглянув на пустые полки в шифоньере и нерасправленную двуспальную кровать? Тем более не стимул.
Новая тема для размышлений оказалась почти такой же грустной и затягивающей, как предыдущая, поэтому майор даже не заметил, как пролетели минуты ожидания, как вернувшийся Олег снова уселся за руль, вывел «Ауди» на дорогу и за пятнадцать минут домчал до ЦКВГ ФСБ на Курчатова. Впрочем, что тут удивительного? Сочувствие самому себе – это наиболее захватывающий вид размышлений, прямо-таки в транс вводит. Куда там раздумьям о судьбах мира! Так что, когда машина остановилась у подъезда хирургического корпуса госпиталя, Гуськову пришлось сделать над собой двойное усилие, чтобы выйти из задумчивости, в которую он соскользнул, несмотря на все внутренние приказы и попытки настроиться на текущие дела.
Майор коротко объяснил водителю, где припарковаться и как долго ждать, а затем бодро, несмотря на суточную усталость, поднялся на крыльцо госпиталя ФСБ и вошел в приемный покой.
Первым, чем встретил майора госпиталь, был характерный стерильно-казенный набор запахов. После запаха кожи в новенькой служебной «Ауди» и пары глотков чистого морозного воздуха на крыльце госпиталя больничные запахи удручали особенно сильно. Да и свет энергосберегающих ламп в приемном покое, а затем в коридоре первого этажа тоже не особенно радовал. Здесь использовались достаточно яркие лампы «дневного света», но свет этот казался каким-то безжизненным. И шаги в пустом коридоре звучали слишком отчетливо и угрожающе. Словно не ты сам идешь, а идут за тобой. Причем и в прямом, и в переносном смысле. Так и хочется поднять на всякий случай руки вверх и оглянуться.