Навигаторы Апокалипсиса

Шалыгин Вячеслав Владимирович

Гуськов отряхнул снег с одежды и, растирая руки, двинулся по анфиладе комнат к внутренней двери приемного покоя. Медики были заняты приемом больного, поэтому в коридор Гуськов выскользнул незаметно, а вот там ему пришлось себя обнаружить и даже притормозить. Путь ему преградили два охранника, изучавшие дырку в стене и гильзу, оставленную майором за секунду до перехода в Старую реальность.

Охранники явно ждали разъяснений, но Гуськов лишь с трудом достал окоченевшими пальцами из кармана удостоверение, коротко объяснил бойцам, что время дорого, и предложил следовать за ним. Такой натиск и полная уверенность майора в собственной правоте подействовали на сотрудников службы безопасности так, как требовалось Гуськову. Один остался на месте, а другой двинулся за майором на второй этаж.

Там, прямо у лестницы, их встретила постовая медсестра. Та самая. Ну, то есть ее полная копия. Живая.

Видеть такой фокус Гуськову было не впервой, но от встречи с только что погибшим у тебя на глазах человеком коробит, сколько раз с такой ситуацией ни столкнись. Вот и сейчас Гуськов невольно вздрогнул и отвел взгляд. Впрочем, ненадолго. В следующую секунду он схватил женщину за рукав и потащил за собой в палату.

– Что вы делаете?! – возмутилась сестричка. – Туда нельзя! Больной только уснул!

– Проснется и снова уснет, если захочет, – проронил Гуськов. – Что вы делали в палате?

– Да вы что… – от полной бессмысленности вопроса медсестра растерялась и не сразу сообразила, что ответить. – Это же… мой пост… я… каждый час… обхожу.

– Кто приходил к пациенту до меня, почему вы его впустили, кем он представился?! – Гуськов взял медсестру за плечи, поставил перед собой, спиной к койке Клименко, и строго посмотрел ей в глаза. – Отвечайте!

– Товарищ майор! – вдруг позвал охранник.

Гуськов обернулся, посмотрел на бойца, а затем, проследив за его взглядом, на Клименко. Пациент имел нездоровый землисто-серый цвет лица, на губах у него выступила розоватая пена, а дышал он поверхностно и, как говорится, «через раз». Даже далекому от медицины Гуськову стало ясно, что с Клименко творится что-то неладное. Гуськов выпустил медсестру, легко толкнул ее в плечо и заорал так, что едва не лопнули емкости в капельницах.

– Реанимацию, быстро! – Затем он обернулся к охраннику: – Перекрыть выходы! Задержать всех, включая персонал и «Скорую»! Доложить оперативному!

– Есть! – охранник пулей вылетел из палаты и ринулся вниз, на ходу передавая по рации приказы Гуськова своим коллегам.

Реанимационная бригада примчалась достаточно быстро, секунд через тридцать, но в палату она не попала. Все потому, что в эти же тридцать секунд уложилось еще одно событие. До слуха Гуськова вдруг донеслись новые звуки сразу с двух направлений: из коридора – топот бегущей реанимационной бригады, а из-под кровати Клименко – тонкое мерное попискивание. Гуськов резко присел и заглянул под кровать.

На раме кровати была закреплена небольшая коробочка, в торце которой мигал красный светодиод. Попискивание исходило из этой самой коробочки. Гуськов резко выпрямился и сделал было шаг к кровати, намереваясь схватить Клименко в охапку и вынести из палаты, но тут дверь распахнулась, и в помещение начали набиваться медики. Пришлось Гуськову делать непростой выбор.

– Назад! – майор резко развернулся, расставил руки и начал выталкивать врачей и сестер в коридор. – Назад! Здесь бомба!

– Больной же в шоке! – попытался возразить один из врачей.

– Ты глухой?! – заорал Гуськов ему прямо в ухо. – Бомба! Все вниз!

– Ох, ты, е-е… – наконец, сообразив, что к чему, проронил доктор и, обернувшись к коллегам, подтвердил приказ Гуськова: – Вниз! Сергеич, со мной в соседнюю палату! Надо эвакуировать больных! Носилки возьми!

Убедившись, что врачи поняли ситуацию правильно и рискуют жизнью осознанно, а не по недопониманию, майор вернулся в палату Клименко и сделал то, что собирался сделать изначально. Он двумя движениями выдернул все капельницы и датчики медицинских мониторов, сгреб майора с кровати и двинулся к выходу.

Выйти в коридор Гуськов успел, даже из просвета двери убрался, а вот до лестницы не дошел. Тугая взрывная волна ударила в спину, подняла над полом, основательно встряхнула и бросила обоих майоров на противоположную стену. Сгруппироваться Гуськову не удалось, помешал хрипящий на руках Клименко, поэтому в стену он врезался головой. Надо ли уточнять, что он тут же отключился?

Хотя не тут же, пара-тройка мыслей успела промелькнуть в угасающем сознании. Сначала майор пожалел, что так и не научился «нырять» в другой мир мгновенно, на рефлексах, а затем представил, как лежит в госпитале на соседней с Клименко койке. Впрочем, третьей мыслью стала альтернативная фантазия: два свежих могильных холмика на соседних участках Котляковского кладбища.

Москва, 21 декабря 2012 года

Что пугает в кошмарном сне? Жуткие образы, угроза жизни или внезапность, с которой уходит из-под ног земля? Нет. Пугает безысходность. А вот если выход из трудной ситуации найден или же ты осознаешь, что спишь и вся эта жуть тебе только снится, кошмар резко превращается в фантастический фарс, сказку или захватывающий боевик, выбор варианта зависит от настроя.

Но самое интересное, что наяву происходит то же самое. Пока боишься, пока подавлен и балансируешь на грани отчаяния, ты вязнешь в болоте безысходности и медленно тонешь, тонешь, тонешь… Но если ты уцепился за какую-нибудь ветку, пусть самую завалящую, тонкую и хрупкую, все вдруг резко меняется. Нет, объективно ситуация остается прежней, а вот отношение к ней становится другим. Вплоть до прямо противоположного. На смену страху приходит отчаянная отвага, а безысходность и унылая апатия растворяются в кипящей смеси из молодецкого задора и азартной решимости идти до конца.

На этом фокусе, как на прочном фундаменте, и построено главное здание человеческой психики, Храм его личности, его «я». Или самосознания. Удался фокус, сумел человек зацепиться за соломинку, вспомнил, что он личность, царь природы, творец своей судьбы и так далее, – все в порядке, выкарабкается. Треснул фундамент, посыпались стены, рухнула крыша – пиши пропало. Самосознание на нуле, личность придавлена обломками, человек превратился в пресловутую «тварь дрожащую», которая не имеет никаких прав. В первую очередь – права на жизнь. До свидания, зверушка.