Навострятся ли тупари
Шрифт:
загубила жизни сердцевину?
Содрогаюсь, годы лучшие итожа:
одно и то же!
Отыграться бы, сыграть хоть кон, хоть кончик!
А от жизни-то остался только кончик!
Не мешайте мне, болезни и усталость!
У, старость!
Я встречаюсь с телефонными звонками,
как с врагами.
Я опасливо беру конверты с письмами:
может, террористом с бомбой присланы?
Я веду беседу, как взрывоопасную.
Опаздываю!
Ходят' человечки-челобитчики,
и обиженные, и обидчики.
А чиновников над ними полный спектр —
то инструктор, то инспектор.
Я притих,
замзавотдела боюсь.
Взаперти
от всех отделываюсь.
В праздник родственник идет по родственникам
раствориться в разговоре простеньком:
не прошли ли слухи мимо родича
про карьеру Геморроя Геморроича?
Я же рву все родственные путы,
в невидимку и одетый, и обутый.
Никого я не слюнявлю и не чмокаю.
«Как живешь?» Я терпеливо ничевокаю…
Я в глазах друзей подвержен линьке:
облетели должности, как с осенней липки!
Уменьшаюсь.
Ужался.
В памяти ничьей не умещаюсь.
Ужасно!
С остротой ни с либеральной, а с критической
осуждаю вожделенной жизни скотство,
наслаждаюсь скукой аскетической,
праздную с удачливым несходство.
Впредь — ни суесловия, ни пиршества!
Лезет нигилист из утописта…
Только исповедь-то исподволь не пишется —
в исповеди надо утопиться.
Буду жестче камня, в пропасть брошенного,
нападу лежачий на стоящего,
утону в утробе прожитого прошлого
и, как инок, отрекусь от настоящего.
Если бездарь выхваляется — «Богач я!» —
съежься, гений, позабудь про шутки.
Сдохнут с голоду Петрарка и Боккаччо,
если Возрождение не в жизни, а в брошюрке!
Для несчастных — вещность,
для счастливых — вечность,
для несчастных — люстр созвездья,
для счастливых — звезд соцветья…
Пусть в бетонной кубатуре кабинета
крот мечтает: «Кабы я-то! Кабы мне-то!»
Для такой мечты и дня не украду.
Не завидую незрячему кроту!
1980 г.
НОЧЬ
Алисе
Ночь мчалась туда, где закат языкат,
на скорых своих вороных рысаках.
Сквозь небо змеею без глаз
и без жала
комета ползла, торопилась, бежала…
Рассыпалась звезд золотая крупа.
Был месяц увесист и в воду упал.
В студеном колодце, у самого дна
вода, от него голубая, видна.
Сон крепкий кого-то и где-то сковал.
А я не уснул — по тебе тосковал.
Под черными окнами, в синих степях
всю ночь моя песня искала тебя.
Но небо — без месяца,
степь — без пути.
Исчерпана песня. Куда мне пойти?
Бездействие — мукою.
Тьма — без надежды.
Беседую с эхом, аукаю:
«Где ж ты?»
Несу на судьбу за изветом извет…
Вдруг все озаряет серебряный свет!
Ты месяц достала, стоишь у колодца
и светишь,
хоть страшно серпом уколоться.
Легко отыскал я тебя в одночасье.
Ты месяц нашла, как подкову
на счастье!
На осень сменяли мы страстные вёсны.
Та ночь,
тот колодец,
те степи и звезды
в душе отраженьем лежат дорогим…
А месяц-то найденный светит другим!
СОЛНЫШКО-ЗОЛУШКА
Прежде всех, как труженица Золушка,
пробудилось, встало нынче солнышко.