Навсегда(Роман)
Шрифт:
Крестьянские возы со свеклой, хомутами, свежевыструганными бочонками и бадьями стоят, растянувшись неровными рядами по площади.
Угрюмый старик корзинщик, разложивший на рогоже свой хитроумно сплетенный товар, только что сбегал за угол хлопнуть шнапсу и теперь вернулся совсем другим человеком. Посмеиваясь, щурясь и потирая ладони, он соображает, чем бы поразвлечься, и, видимо, ему взбредает на ум изобразить себя отчаянным кавалером. Натянув помятую фетровую шляпу на левый глаз, он облокачивается о передок воза своей соседки, краснолицей торговки луком, отпускает ей какой-то комплимент и тотчас сам давится от смеха.
Не обращая
Рядом, сторонясь толчеи, женщина с печальными, испуганными глазами, как ребенка, прижимает к груди сонного гуся.
Две городские дамы в замысловатых прическах копаются, перебирая на возу кочаны капусты, а хозяйка воза, беловолосая деревенская девушка, стоит рядом, покорно за ними наблюдая.
Корзинщик, которому, видимо, то и смешно, что сам он такой облезлый, в продавленной шляпе, а торговка здоровенная, красномордая, раза в полтора выше его, все больше входит в роль и делает вид, что хочет поцеловать ей руку. Он приходит в восторг от своего успеха, когда торговка, усмехнувшись, делает движение ногой, будто хочет его оттолкнуть сапогом.
Молодой широкоплечий полицейский, который давно уже прихотливыми зигзагами бродит по базару, задержался, посмотрел в лицо старику, потом на его ноги, точно приложил мерку. Но старик, видно, не подошел под мерку, и полицейский, скользнув взглядом по торговке, двинулся дальше.
Деревенская девушка, перегнувшись через край воза, долго выбирала покупательнице кочан покрепче и побелей. Полицейский примерил на глаз лошадь, воз, сбрую, колеса.
Девушка услужливо помогла уложить в корзину покупательницы кочан, вытащила из глубокого бокового кармана армяка помятую пачку грошовых оккупационных кредиток, бережно приложила к ним две только что полученные и снова по локоть засунула руку в карман.
Полицейский, с видом знатока, решившего не спеша полюбоваться каким-нибудь натюрмортом, стал разглядывать девушку.
Заложив руки за спину, он стоял и примеривал к ней свою мерку и, хотя, видимо, ничего определенного пока не получалось, поманил ее пальцем и спросил документы.
Все окружающие сразу уставились на девушку: женщина с гусем испуганно и сострадательно, торговка искоса, но с интересом, а корзинщик просто выпучил пьяные глаза и смотрел не отрываясь до тех пор, пока торговка не толкнула его в бок носком сапога: подальше от всяких дел с полицией.
Девушка торопливо и с бестолковой готовностью обернулась к полицейскому.
Он снова потребовал документы, а она смотрела ему в глаза, моргала, силясь понять его, но так и не шевельнулась.
Краснолицая торговка, делавшая вид, что ничего не замечает, не выдержала и закричала:
— Ну, чего ты не понимаешь? Документ! Ну, бумажку тебе дали в волостном управлении, с печатью? — И она кулаком на широкой ладони показала, как ставят печать.
Женщина с гусем облегченно перевела дух, когда девушка, наконец поняв, суетливо полезла в свой бездонный боковой карман и, вытащив какую-то помятую бумажку, подала ее полицейскому.
Бумажку он как будто не читал, а тоже примеривал, приглядывался к ней. И все же по его лицу было видно, что бумажка как будто бы правильная. Он отдал ее обратно девушке и спросил:
— А где я тебя все-таки мог видеть? — Он щурился, даже голову наклонял набок, прикидывая и так и этак свою
На этот раз девушка оказалась понятливее. Она не удивилась, не испугалась, не стала ни о чем просить. Быстро затянув под подбородком платок, она досыпала лошади в торбу овса, по-деревенски поклонилась торговке, чтоб та присмотрела за возом, и пошла впереди полицейского.
Бестолковая, покорная, она шла, пробираясь через толпу, все время растерянно поправляя на лбу платок, а следом за ней неторопливо шагал молодцеватый полицейский, брезгливо и точно снисходительно придерживая ее двумя пальцами за рукав вытертого армяка.
Выбравшись из толпы, девушка вопросительно обернулась, не зная, куда идти дальше, а полицейский слегка подтолкнул ее к старой каменной арке в монастырской стене.
— Где же это я тебя видел? — снова задумчиво спросил он. — В Ланкае?.. Нет, давно я не был в Ланкае. Ей-богу, я тебя где-то совсем недавно видел. А?
«Еще немного, и он вспомнит! Вот-вот вспомнит, что видел меня с Ляонасом. Вот сейчас вспомнит!» — думала Аляна, продолжая в каком-то оцепенении неторопливо идти впереди полицейского.
Они вышли на площадь ратуши, где стояла виселица. К полицейскому подошел военный из фашистской полевой жандармерии. Аляна сразу узнала эту форму — по большой металлической бляхе, висевшей на груди на двух цепочках. Таких даже сами немецкие солдаты ненавидели.
Полицейский, щеголевато щелкнув каблуками, отдал честь. Они заговорили по-немецки, остановившись посреди площади, а Аляна, стоя рядом, дожидалась, когда ее поведут дальше. Она то начинала что-то понимать, то теряла нить их разговора и вдруг снова схватывала.
Сначала они смотрели на нее и говорили о ней: немец спрашивал, а полицейский отвечал. Потом заговорили о чем-то другом. Кинув взгляд на виселицу, полицейский сказал: «Я свою работу всегда узнаю». Он сделал едва заметное движение, вернее, только намек на движение рукой, как будто коротко и резко нанес удар, и сейчас же уронил голову на плечо. «Мастер, — сказал немец. — Мастер! А все-таки это будет получше!» — и хлопнул по кобуре своего пистолета.
Аляну снова слегка подтолкнули, и они пошли дальше через площадь, все втроем. И тут она услышала звук, которого все время ждала: взвизгнув тормозами, грузовая машина обогнула поворот и, набирая скорость, вышла на прямую. Самой машины нельзя было видеть из-за стены. Аляна увидела только верх кабины и человека, высоко сидевшего в кузове на каком-то грузе. Это был всего один момент, но она узнала лакированный козырек фуражки Станкуса.
Минуту она прислушивалась, как мотор, завывая, все набирал скорость. Вот машина громыхнула уже в отдалении на каком-то ухабе городской мостовой; вот ее звук еле донесся издалека и погас, заглушенный окружающим шумом.
Смешанное чувство радостного освобождения от опасности и полного одиночества охватило Аляну. «Счастливый путь, прощайте, прощайте!.. Теперь я должна все сама… Одна!..»
Они пересекли наискось всю площадь и подошли к другой арке, пробитой в толстой стене.
— Ну!.. — издали крикнул полицейский, и сидевшая на земле в молчаливом, долгом ожидании крестьянская семья стала торопливо подниматься. — Чтоб я вас больше здесь не видел! Демонстрации устраивать, а? — вполголоса добавил полицейский, глядя вслед пожилой женщине и девушке, тащившим прочь, поддерживая под руки, дряхлую, ковыляющую старушонку.