Навсегда(Роман)
Шрифт:
— Я все мечтал тебе подарочек, да лучше ты сама… — Он вытащил из кармана руку, в которой уже давно была зажата тоненькая пачка денег, и неловко стал ее совать Аляне в карман. — Ты смотри, маме не проговорись… Я ведь знаешь как? Понемножку от получки отщипывал… — и, второпях уронив деньги прямо на пол кабины, захлопнул дверь.
И вот все, чего так боялась Аляна, осталось позади: никто не заболел, грузовик не свалился по дороге в канаву, расписание поездов не изменилось, часы в доме не отстали на два часа, и они не опоздали на поезд. И даже получили
Ланкай, родители, прежняя жизнь — все осталось где-то так далеко, что, похоже, будто вовсе этого никогда не было. Было только одно: они двое, вместе, в поезде, бегущем в неизвестную даль.
Губы у них были белые от сахарной пудры — с пастилы. Глаза не отрывались от окна, за которым медленно выплывали навстречу деревья леса. Потом земля волнистой линией уходила вниз, под откос. Поезд с каким-то новым шумом пробегал через повисший в высоте мостик, а за ним открывались просторы холмистых полей с мельницами, машущими крыльями…
— …А на этой мельнице? — спрашивала Аляна.
Степан убежденно отвечал:
— Ну конечно…
Это значило, что они хотели бы жить вместе на этой мельнице. Через четверть часа они выбирали себе домик, подпертый сваями, на берегу реки, около которой застыла привязанная веревкой рыбачья лодка и плавал выводок утят. Здесь они тоже хотели бы жить. Они хотели бы прожить сто разных жизней — в лесу, в городе, на реке. Только бы все эти сто жизней быть вместе. Одной, хотя бы и самой счастливой, им казалось сейчас мало.
Соседям, которые прислушивались к их обрывистому, несвязному разговору, вероятно, казалось, что они немножко помешанные или просто болтают шутя.
В прозрачных летних сумерках они увидели приближающийся провинциальный вокзал конечной станции. Вместе с неторопливой и редкой толпой пассажиров вышли на привокзальную площадь. По тротуарам, шаркая подошвами, медленно двигались одетые по-летнему гуляющие. Где-то за деревьями негромко пело радио.
— Знаешь, по-моему, здесь уже немножко пахнет морем, — восторженно проговорила Аляна, никогда не слыхавшая запаха моря.
Они сели в старенький автобус. Кондуктор не спеша докурил сигарету, осмотрелся, нет ли еще пассажиров, и дал сигнал к отправлению.
Сразу по выезде из города дорога пошла, точно по аллее, между двух рядов деревьев. В окнах редких хуторов зажигались вечерние огни. Автобус, заскрипев на последнем повороте, въехал в парк.
Они сошли в темноте на хрустящую гравием площадку и глубоко вдохнули запах близкого моря. Ветер шумно качал тяжелые верхушки деревьев. Звонил отдаленный колокол, заглушаемый шумом прибоя, и в вышине рокотал мотор самолета.
В самом конце длинной дорожки, подрагивая на ветру, горел фонарь у входа в дом, на который им указал кондуктор.
Взявшись за руки, они пошли на свет. Чем ближе подходили, тем больше освещенных окон открывалось сквозь редеющую листву. Потом их обдала волна запаха цветущего табака, они вышли на расчищенную полянку и увидели сразу весь дом. Как
— А вдруг мы не туда попали? — зловещим шепотом сказала, поеживаясь, Аляна. — Вдруг нам сейчас скажут: «Пошли вон отсюда, дураки!»
Степан снисходительно усмехнулся:
— Подумаешь, обыкновенный, нормальный дом отдыха… — Но ему самому показалось, что здесь что-то уж очень хорошо.
Их поместили в пятиугольной комнатке деревянной башни, куда надо было подниматься по винтовой скрипучей лестнице. Оставшись одни, они сейчас же раскрыли окно, выходившее в сторону моря, и долго стояли, вглядываясь в темноту. Верхушки деревьев качались прямо против окна, небо было темное, и только у горизонта тянулась розовая светлая полоса над невидимым морем, и оттуда несся неумолкающий сдержанный рев могучего прибоя.
Они долго стояли ошеломленные, притихшие и, молча поцеловавшись, легли спать.
Глава двадцать вторая
Утром Аляна проснулась первой от хлопанья крыльев и постукиванья коготков на подоконнике.
Голуби любопытно заглядывали в комнату. Их маленькие, отливающие на солнце перламутром головки быстро поворачивались, с выжидательным видом поглядывая на Аляну то правым, то левым глазом.
Высвободив ноги из-под жаркого одеяла, Аляна босиком подошла к окну. Голуби суетливо потеснились к краю и, вдруг сорвавшись с подоконника, перелетели на соседний выступ крыши.
Утро было совсем раннее, еще безлюдное; пели петухи, ворковали голуби, и с моря шел ровный, спокойный гул. Освещенные косым солнцем волны с редкими белыми гребешками откуда-то издалека надвигались на пологий песчаный берег.
Ветка перед окном резко качнулась, и мелькнул рыжий комочек меха.
— Степа, белка!..
Он вскочил и, протирая глаза, подбежал к окну.
— Где?
Стараясь не шевелиться, они всматривались в гущу покачивающейся листвы. На минуту показалась мордочка со стоячими ушками и с шишкой во рту. Белка, точно маленькая коричневая волна, пролилась, обтекая все извилины прогибающейся под ее тяжестью веточки, взлетела, оттолкнувшись, в воздух и исчезла, юркнув в гущу соседнего дерева.
Им не терпелось побежать поскорее к морю, но они решили, что необходимо одеться во все самое лучшее. Степа затянул на шее галстук и застегнул на все пуговицы пиджак. И оба, скрипя новыми туфлями, стали спускаться по лестнице, потихоньку, так как в доме стояла еще сонная тишина.
На открытой веранде им встретилась девушка в белом халате, затянутом пояском, со стопкой чистых простынь в руках. Она дружелюбно улыбнулась и спросила, как они устроились.
Они дружно ответили, что очень хорошо, лучшего и желать нечего.