Навсегда(Роман)
Шрифт:
Сами не зная почему, они долго стояли и смотрели, как, мелькая среди рядов деревьев, не оборачиваясь, удалялась от них маленькая фигурка.
Что-то накипало и накипало на сердце у женщины все время, пока они стояли и потом, когда вошли обратно, в тепло натопленный дом, и снова сели за ужин. С ненавистью слушала она, как муж после каждого глотка похлебки обсасывал жирную ложку; тридцать шесть лет они спали и ели бок о бок и работали, как люди, которым завтра угрожает голод, хотя могли бы целый год кормить двадцать человек. И все это ради того, чтоб прикупить у обнищавшего соседа
Аляна уже выбралась на дорогу и шла дальше, низко нагибая голову, пряча лицо от порывов морозного ветра, обдававшего ее колючим, как стеклянная пыль, сухим снегом.
Она спустилась с пригорка, поднялась на следующий и увидела темнеющий вдали молодой ельник, обступивший дорогу. За ельником начинался совсем черный в сгустившихся сумерках лес.
Давно уже крыши хутора остались позади, а в жарко натопленной кухне хозяин с хозяйкой все еще ужинали, молчали и думали о ней.
— Ну, насосался? — с еле скрываемой ненавистью сказала хозяйка, протягивая руку, чтобы убрать со стола миску, из которой ел муж.
Он загородил миску рукой и, черпая со дна, продолжал хлебать и обсасывать усы.
Наконец он отложил ложку, поднял голову и злорадно спросил:
— Ну ладно. Так отчего же ты сама не оставила ее ночевать, если ты такая добрая?
Хозяйка отвернулась, почувствовав такой прилив ненависти к мужу, какого давно не испытывала. Она думала о том, как хорошо было бы ударить его сейчас прямо по голове тяжелой глиняной миской, все бросить и уйти навсегда… Но она знала, что и не ударит, и не уйдет…
Аляна шла, тяжело волоча ноги, по узкой дороге, к самым обочинам которой подступал молодой, свежий ельник.
Что-то шевельнулось среди пушистых низеньких елок, и она увидела худую, остромордую собаку, которая, подняв уши, внимательно на нее смотрела. Аляна остановилась и тоже стала на нее смотреть. Собака не спеша повернулась и скрылась, и сейчас же послышалось негромкое рычание и чавканье.
Уже на выходе из ельника, где начиналось открытое поле, она услышала позади себя мягкие удары копыт и скрип полозьев. Это был отрадный звук, с которым связывалось что-то очень хорошее, и она остановилась и, обернувшись, стала поджидать, пока сани проедут мимо.
Крестьянин с белым от инея бараньим воротником, поднятым выше шапки, ожесточенно ругаясь, сдерживал храпящую лошадь.
— Что ты здесь делаешь? — крикнул он, изо всех сил натягивая вожжи.
— Я иду, — с трудом собирая мысли, ответила Аляна и показала рукой назад, в сторону ельника, из которого только что вышла. — Вон там волк…
Теперь она видела, что в ельнике на снегу лежит что-то темное, что рвут, каждый к себе, два волка.
Крестьянин отчаянно сплюнул от отвращения и выругался.
— Да вались ты скорей в сани, совсем одурела,
Она послушно подошла и боком перевалилась через край саней на солому.
Крестьянин выпустил вожжи и крикнул на лошадь, с места подхватившую вскачь.
После получасовой почти беспрерывной скачки Аляна вылезла из саней во дворе маленькой усадьбы, стоявшей на отшибе занесенной снегом деревушки. Хозяйка оттерла ей снегом ноги и руки, усадила около натопленной печи. Аляна начала что-то говорить, но заснула на полуслове.
Через два часа хозяйка насильно разбудила ее и накормила горячим супом. В избе горел маленький ночничок. Хозяин давно уже спал.
Вздыхая и сокрушенно покачивая головой, женщина быстро раздела Аляну и заставила лечь в свою постель. Потом прибрала посуду, погасила ночник, разделась сама и легла с Аляной под одеяло. Она заботливо пощупала ее ноги. Ноги были горячие, и лицо пылало, и Аляне казалось, что по комнате ходят, покачивая все вокруг, жаркие волны.
Окна белели от снега, засыпавшего все вокруг, бревна сруба время от времени потрескивали от мороза. Где-то рядом, за стенкой, слышно было, как вздыхала корова и, мерно пережевывая сено, сочно похрустывала лошадь.
В эту ночь, лежа рядом с женщиной, лица которой она даже не успела разглядеть, Аляна легко и торопливо рассказала про себя всю правду. Кто она, куда и зачем идет, и как она в первый раз увидела Степана, и как он не умел беречь деньги, и как она оставила сына, и что сейчас у нее одна надежда в жизни — найти Степана, спасти его, укрыть и спрятать так, чтобы его никто не нашел, и никогда не отходить от него ни на шаг, и не расставаться ни на минуту. Спасти, накормить, вылечить, умыть и укрыть от всех ужасов, страхов, болезней и смертей, какие ему угрожают, — больше ничего ей на свете не нужно.
Всю ночь, чуть не до рассвета, Аляна шептала и шептала, а хозяйка потихоньку гладила ее по голове и всхлипывала, хотя сама Аляна не проронила ни слезинки.
Утром ее ни за что не пустили идти дальше. Хозяин куда-то уходил, Аляна с удивлением обнаружила, что он уже знает про нее и про Степана почти все, что она рассказала хозяйке.
Потом оказалось, что хозяин ходил с кем-то советоваться, как ей помочь, и там тоже, видно, рассказал про нее, ничего не скрывая, потому что, когда все сели обедать, подъехал грузовик и шофер вошел в дом, поздоровался, снял шапку и, сев на лавку прямо напротив Аляны, спросил:
— Так это твоего мужа фашисты посадили в лагерь?
— Да, — сказала Аляна. Отрицать было все равно поздно.
— Русский? — спросил шофер. — Ну, да я уж знаю, что русский… Так вот какое дело. Я-то сам сейчас поеду в Мельме. Тебя с собой взять не могу. Со мной солдаты поедут, груз охранять. Мы уж думали-думали! Получается так, что тебе надо будет обратиться к огороднику. Лучшего не придумать. Зайди к огороднику и скажи, что от Виктора. Поняла? Виктором меня зовут… Что получится, не могу сказать, а все-таки это, пожалуй, будет ближе всего к делу… Так я поехал, значит. Ну, дай бог… — и на прощание пожал Аляне руку. — Как в Мельме огородника найти, тебе объяснят, дело не трудное…