Навсегда твой…
Шрифт:
Зиночка, когда всё это закончится, я вернусь к тебе в Ленинград, и мы больше никогда не будем расставаться. У вас сейчас уже белые ночи, и я часто вспоминаю, как мы гуляли год назад. Лежу и перед сном кручу у себя в голове, словно киноленту: как шли от нас, с Советского проспекта по всему проспекту 25 Октября, совсем пустому, в ночное время такому непривычно просторному и тихому. Шли, глядя на шпиль Адмиралтейства, как на стрелку компаса. А там можно было повернуть налево, на площадь Воровского. Там, возле собора и вокруг Медного всадника тоже такая чудесная была сирень».
Я перечитала ещё раз последние строчки. Странная какая-то география Петербурга, то есть Ленинграда, конечно. Проспект 25 октября, это получается – Невский? А площадь Воровского – это Исаакиевская? Вроде бы я читала где-то о переименовании улиц после революции, но сейчас эти названия звучат странно и непривычно, как чужие голоса в родном доме. Пришлось признаться себе, что даже не знаю, кто такой был этот Воровский, хотя его имя, оказывается, носила одна из центральных площадей города.
«Вспоминаю всё так ярко, потому что сейчас у меня возле койки стоит в кружке ветка сирени. Для меня это самый ленинградский запах, после запаха корюшки, конечно. Остался я этой весной без корюшки – впервые в жизни. Так что съешь там двойную порцию: за меня и за себя».
Если год назад они вместе гуляли по проспектам, то это была, видимо, предвоенная весна сорок первого. То есть пишет он весной сорок второго. После самой страшной голодной блокадной зимы. Какая там могла быть двойная порция? Получается, что же, он не знал, что в городе происходило?
«А можно свернуть у Адмиралтейства направо, на площадь Урицкого и возле Эрмитажа выйти на набережную. Стоять там, ладонями чувствовать, как нагрелся за день гранит парапета, слушать, как Нева шумит, катит мимо. Стрелку Васильевского острова я мог бы даже с закрытыми глазами нарисовать. Всё это вижу, держу в памяти, не хочу и не буду думать о том, что в моём городе что-то разрушено, разбомблено, сожжено. А ещё я верю, что с тобой всё хорошо. Глаза закрываю и тоже могу тебя увидеть. В том твоем платье, про которое мы спорили лиловое оно или сиреневое. Я теперь хочу согласиться с тобой и тоже называть его сиреневым.
Зиночка, ты обязательно пиши мне. Не унывай, несмотря ни на что. Пиши, как там все. Береги себя, Зиночка! И жди победы! А обо мне не тревожься.
Крепко обнимаю тебя,
Навсегда твой Зимин А.»
Судя по фамилии, это письмо от деда. Что за подпись такая: «Зимин А.» А как его звали? И тут спохватилась: ну и дурочка же я. Мама ведь Елена Андреевна, значит, её отец был Зимин Андрей. Что-то это имя меня преследует. Я ещё раз перечитала письмо и почему-то вдруг заплакала.
Иногда телефон оживает так неожиданно и громко, что я вздрагиваю.
– Оля, привет!
– Привет, Ген.
– Что ты не звонишь? Куда пропала?
– Я же тебе говорила: у меня бабушка умерла. Были похороны. Ну и дела всякие. Знаешь, я тут решила на время переехать в её комнату и пожить немного одна.
– Напомни, пожалуйста, где она жила? – ненавижу, когда он говорит со мной, как с клиенткой, официальными отшлифованными словами.
– В десяти минутах от Чернышевской.
– Так ты теперь у меня невеста с приданым? Однушка в центре – это, знаешь ли, не плохо, – смеётся он новым своим московским смехом, в котором слышится шуршание денежных купюр.
– Нет, Ген, это коммуналка, не отдельная, – оправдываюсь я, и уже чувствую, что зря сказала, надо было не уточнять.
– Коммуналка? Оленька, ну ты что же делаешь! То есть я в Москве такие деньги за хорошую квартиру плачу, а ты – в коммуналке?!
И ещё пять минут причитаний и выговоров по поводу зря потраченных денег, усилий, планов.
– Гена, это временно, – слабо пищу я в трубку, но он уже опять перешел к делу:
– Я собственно звоню сказать, что на следующие выходные приеду в Питер. Так что скоро увидимся. А ты пока подумай, когда тебе удобно будет поехать: сразу или придётся всё-таки доработать до конца учебного года в этом твоём колледже.
– Куда поехать?
– В Москву, столицу нашей Родины! – говорит Генка и сам смеется. Можно подумать, такая удачная шутка.
Ненавижу, когда меня ставят перед выбором, и выбрать нужно наименьшее из двух зол. При этом звучит фраза: "Делай как хочешь!"
«Ты комнату в коммуналке хочешь тете Рае или Михалычу продать? Решай, как ты хочешь». Я не хочу её продавать, я хочу пока сама тут пожить, дыхание перевести, побыть одна, наедине с собой.
"Вам эту группу третьим или четвертым уроком поставить? Как вы хотите?" Я вообще не хочу работать в этой группе. Там семнадцать студентов, и английский им совершенно не нужен, о чём они не устают мне каждый раз напоминать.
"Ты в Москву сейчас хочешь переехать или потом?" Мне нравится Москва, но жить я там не хочу ни сейчас, ни потом. Она мне велика, как одежда с чужого плеча, и поэтому я чувствую себя в ней неловко и неуклюже. Так что сейчас я хочу просто сидеть в моей новой комнате, раскрыв на коленях книгу, или смотреть в окно, следить за тем, как плывут над крышами облака, постараться, чтобы также спокойно плыли мысли в голове, а не скакали от "нужно" к "должно".
На следующее утро я должна быть на работе. Должна – значит буду. И даже в приподнятом настроении. Весна всё-таки, воздух совсем другой стал, в стеклах машин солнце зайчиками скачет, улыбки мелькают на эскалаторе. Да и тут за партами передо мной лица молодые, симпатичные. Ну, давайте поработаем, ребята!
Урок разыгрывается знакомой пьеской.
Итак. Действие первое, комическое, а, может, и трагическое – это как посмотреть.
Место действия: класс, за партами ученики, учитель у доски, идёт урок.
В ролях: учительница английского языка – это я,
Алина – блондинка на второй парте у окна,
Юля – её подруга и соседка по парте,
Наташа – старательная девушка с первой парты,
Ученики – студенты 2 курса, будущие бухгалтера.
Я: Отвечаем на вопрос "What is the main role of managers in companies in our country?4 Алина!
Алина: А? Что, я?
Я: Yes, answer the question please!5