Навсегда твой…

Это в белом конверте

Ему пишет зима.

Обещанье бессмертья –

Содержанье письма.

Как красив ее почерк!

Не сказать никому.

Он читает листочек

И не верит ему.

Александр Кушнер

Небо

над городом, полное звезд –

Мы так похожи…

Смотрим друг другу в глаза и мороз по коже,

Смотрим друг другу в глаза и по коже мороз.

Всё несерьёзно и всё не всерьёз,

Линия жизни становится строже.

Плачем от счастья, смеёмся до слёз –

Мы так похожи…

Александр Васильев

Что хотела сделать? Забыла. Уже в пальто, в ботинках вернулась в комнату, остановилась на пороге. Что-то собиралась сказать, рот открыла, а слова просыпались, маленькими гулкими шариками проскакали по полу, закатились под диван, пропали в пыльной темноте. И всё, не вспомнить уже, зачем возвращалась. Что-то я сегодня какая-то потерянная.

Вышла из квартиры, спустилась по лестнице, и когда за спиной закрылась дверь парадной, сразу вспомнила, что забыла часы. Я даже знаю, где они остались лежать: под монитором среди учебников и тетрадных листков. Без часов на руке неудобно. Стою, думаю: может, вернуться? А с той стороны, через дорогу, через поток машин парень какой-то смотрит на меня. Кто-то из моих студентов? Да нет, точно нет. Просто, наверное, странно ему: девушка выскочила на улицу, вдруг остановилась и стоит на полуслове. Нет, так не говорят. На полушаге? Ладно, часы есть в мобильном. Возвращаться плохая примета, и опаздывать не люблю.

Ветер подгоняет в спину, сейчас мне предстоит совершить марш-бросок до метро. Вокруг скользят по льду, бегут по своим делам, так же как я, подняв плечи, опустив головы, промокшие и замерзшие пешеходы. Кажется, что у них нет лиц: только низко надвинутые шапки, плотно натянутые капюшоны, высоко поднятые воротники. Мимо ползут машины, нервно гудят: тоже не любят опаздывать. Под ногами вода: целые реки мартовской талой воды с островками льда и асфальта. Сверху тоже вода: пополам с размокшими снежными хлопьями летит в лицо с низких белесых туч. Как там в песне: «У природы нет плохой погоды… тара-тара-там… надо благодарно принимать». Превращаю в речёвку, в такт шагам в ритме марша повторяю про себя: «На-до-бла-го-дар-но-при-ни-мать».

– …мать! – мужчина, идущий впереди, смешно взбрыкивает на льду, чудом не падает. У меня такое чувство, что это последний слог речитатива выскользнул у меня из головы и отскочил по льду прямо ему под ноги. Оборачиваюсь зачем-то. Как будто хочу проверить, не заметил ли кто, что я своими мыслями чуть человека не уронила. И вижу снова на другой стороне улицы, на фоне темной арки проходного двора того парня, который смотрел на меня возле дома. По спине пробегает тревожный холодок. Да нет, это просто мартовская сырость пробралась за воротник пальто. А этому парню просто, наверняка, тоже к метро, в ту же сторону, что и мне.

Глупо было устраиваться на работу так далеко от дома: почти час добираться. Зато работа для филолога неплохая,

можно сказать, почти по специальности. Вяло подтягиваются мои студенты, рассаживаются за парты, кабинет почти ощутимо затягивает мутноватая дымка их сонного безразличия. Пять минут до начала пары. Неудобно без часов на руке. Где-то я читала, что человек ничего не забывает и не теряет случайно. Если забыл дома ежедневник – значит, не хотел делать записанные в нём на сегодня дела, если оставил где-то телефон – значит, устал от постоянных звонков.

– Зачем нам английский? – задает мне контрольный вопрос почти на каждом занятии кто-нибудь из семнадцати будущих бухгалтеров. Раньше в моём арсенале были припасены разные ответы:

«Поедете за границу и будете чувствовать себя там уверенно».

«Чтобы быть культурным/современным/разносторонним человеком».

«Для развития памяти».

«Чтобы потом не приглашать ребёнку репетитора по английскому».

«Чтобы понимать, о чём в популярной песне поется».

«Чтобы не купить футболку с дурацкой надписью».

«Чтобы набить татуировку без грамматических ошибок»

Студенты в ответ вяло отстреливались:

«А мы через гугл-переводчик».

«А мы и так культурные».

«А нам не надо понимать».

За полгода пререканий я устала, оставила в обойме один прицельный: «Затем, что этот предмет стоит в программе, а в конце года – экзамен». И всё, наповал. Только вылетевший из ствола дымок задуть. Я не люблю, когда приходится с кем-то воевать: с ветром и льдом на улице, с некоторыми моими студентами в классе. В этой группе таких студентов, с которыми приходится воевать, трое. В прошлом семестре их было четверо, но одного отчислили за неуспеваемость. Остальные ребята, вроде бы, неплохо занимаются, но война с этой троицей выматывает, к концу занятий каждый раз чувствую только опустошенность и усталость.

Сегодня из семнадцати – четырнадцать девушек и трое парней – пришло двенадцать. Двое болеют, трое прогуливают. Не думаю, что по такой погоде они именно прогуливают, скорее просто проспали.

– Open your books please. Page 581.

Студенты мои уныло поскрипывают стульями, медленно переползают со строчки на строчку. За окном метет всё сильнее.

– The role of manager is… – крашеная блондинка Юля старательно ведёт ярким маникюрчиком по строчке, – in our country is2… ой, Ольга Александровна, а у вас телефон звонит.

– Спасибо, Юля, я вижу, – я вижу, что он глухо вибрирует передо мной на столе, требовательно высвечивая «Мама».

– Да вы поговорите, – кивает Алина, – мы вам разрешаем.

– Невежливо не отвечать, вдруг что-то важное, – замечает Юля, переглядываясь с остальными. Шепоточки хитрыми змейками скользят по партам. Не дождетесь, дорогие мои. Я понимаю, что вам очень хочется выкроить из отведенного на английский язык времени хоть пять минут на разговоры, которые не имеют отношения к уроку. Кроме того, я догадываюсь, что стоит ответить на звонок, и Алина на ближайшей перемене побежит доносить завучу, что учитель во время урока говорил по телефону. И завуч Вероника Степановна своим звучным голосом непременно потом в учительской при всех меня за это отчитает. А я буду стоять перед ней и оправдываться, точно я не преподаватель, а сама ещё девчонка, и получила двойку или хулиганила. Поэтому телефон ещё долго вздрагивает передо мной на столе, а я пытаюсь пока не думать о том, какие мамины слова рвутся ко мне с такой срочностью, что не могут подождать оставшиеся до перемены двадцать минут.