Найди его, а я разберусь
Шрифт:
Джина смерила меня долгим, неторопливым взглядом из-под загнутых черных ресниц, а затем пожала красивыми плечами.
– Подожди, пока не увидишь ее, – сказала она.
Джина ошиблась, хотя ошибся и я. Хелен Чалмерз не была красоткой, но при этом она не была и чванливой коровой. Мне она показалась во всех смыслах отрицательной величиной. Блондинка, очки в роговой оправе, какая-то мешковатая одежда и туфли на плоской подошве. Волосы собраны в пучок на затылке. Она казалась такой скучной, какой только и может быть настроенная на серьезную учебу студентка.
Я встретил ее в аэропорту и отвез в отель «Эксельсиор». Я произнес все вежливые фразы,
Джина послала в отель цветы от моего имени. Еще она составила каблограмму [1] Чалмерзу, сообщая о благополучном прибытии его дочери.
1
Каблограмма – телеграмма, переданная по подводному кабелю, уложенному на дне моря (океана).
Я чувствовал, что на этом моя миссия окончена, и, поскольку как раз в это время произошла пара любопытных историй, я выбросил из головы мисс Чалмерз и совершенно о ней позабыл.
Спустя дней десять Джина предложила мне позвонить дочери Чалмерза и поинтересоваться, как она поживает. Я так и сделал, однако в отеле мне сказали, что девушка съехала шесть дней назад и у них нет ее нового адреса.
Джина посоветовала мне выяснить, куда она переехала, на тот случай, если об этом меня спросит Чалмерз.
– Ладно, вот ты и выясняй, – сказал я. – А мне некогда.
Джина раздобыла нужную информацию в полицейском управлении. Оказалось, мисс Чалмерз сняла трехкомнатную меблированную квартиру на виа Кавур. Джина разузнала телефонный номер, и я позвонил.
Мисс Чалмерз, кажется, удивилась, когда услышала на другом конце провода мой голос, и мне пришлось дважды повторить свое имя, пока до нее дошло, кто говорит. Похоже, она забыла меня так же крепко, как я забыл ее, и, как ни странно, это меня задело. Она сказала, что у нее все в порядке, она прекрасно со всем справляется, спасибо. В ее голосе угадывалось легкое нетерпение, говорившее о том, что ей не нравятся мои расспросы, и еще она перешла на тот вежливый тон, каким пользуются дочки очень богатых людей, когда беседуют с работниками своих папаш, что совершенно вывело меня из себя.
Я быстро свернул разговор, снова напомнив ей, что готов сделать все, что ей потребуется, и повесил трубку.
Джина, прочитавшая все по моему лицу, тактично заметила:
– В конце концов, она же дочка миллионера.
– Да, я знаю, – отозвался я. – С этой минуты пусть заботится о себе сама. Она фактически послала меня куда подальше.
На том мы и порешили.
Следующие четыре недели я ничего не слышал о мисс Чалмерз. У меня было полно дел в редакции, поскольку через пару месяцев я собирался в отпуск, и мне хотелось, чтобы все было в ажуре к тому моменту, когда из Нью-Йорка прибудет мне на смену Джек Максвелл.
Я собирался погулять недельку по Венеции, а затем провести оставшиеся три недели на юге, на острове Искья. За последние четыре года это был первый мой отпуск, и я ждал его с нетерпением. Я собирался ехать один. Люблю побыть наедине с собой, когда выпадает возможность, и еще мне нравится, что всегда можно передумать и сменить гостиницу или срок пребывания, а если ехать с кем-нибудь, никакой свободы передвижения уже не получится.
Спустя четыре недели и два дня после моего телефонного разговора с Хелен Чалмерз мне позвонил Джузеппе Френзи, мой добрый друг, работавший в издании «Л’Италия дель пополо». Он предложил мне отправиться вместе с ним на вечеринку к кинопродюсеру Гвидо Луччино, которую тот устраивал в честь одной кинозвезды, произведшей фурор на кинофестивале в Венеции.
Я люблю итальянские вечеринки. Они шумные и веселые, всегда с отличным угощением. Я сказал Джузеппе, что заеду за ним часов в восемь.
Луччино жил в просторной квартире рядом с Порта Пинчиана [2] . Когда мы добрались до его дома, вдоль тротуара уже выстроились «кадиллаки», «роллс-ройсы» и «бугатти», на фоне которых мой «бьюик» 1954 года совершенно поблек, когда я втиснулся на последнее свободное место.
Вечеринка удалась на славу. С большинством гостей я был знаком. Среди них американцев было не меньше половины, и Луччино, питавший к американцам самые теплые чувства, запасся крепкой выпивкой. Часов в десять, пропустив не один стаканчик неразбавленного виски, я вышел в патио, чтобы полюбоваться луной и немного остыть.
2
Порта Пинчиана – античные ворота в Риме.
В патио стояла в одиночестве девушка в белом вечернем платье. Ее обнаженные плечи и спина казались фарфоровыми в лунном сиянии. Она опиралась руками на балюстраду и, склонив голову набок, смотрела на луну. В свете луны ее светлые волосы поблескивали, как стекло. Я направился к ней и остановился рядом. И тоже принялся созерцать луну.
– Весьма недурно после той суматохи, что внутри, – заметил я.
– Да.
Она не обернулась, чтобы взглянуть на меня. Я украдкой покосился на нее.
Настоящая красавица. Мелкие черты лица, блестящие алые губы, глаза, сияющие отраженным лунным светом.
– Мне казалось, я знаю в Риме всех, – сказал я. – Как получилось, что с вами мы не знакомы?
Она повернула голову и взглянула на меня. Затем улыбнулась.
– Мы знакомы с вами, мистер Доусон, – сказала она. – Неужели я так сильно изменилась, что вы меня не узнаете?
Я таращился на нее, внезапно ощутив, как пульс у меня участился и что-то сжалось в груди.
– Я не узнаю вас, – признался я, думая, что передо мной стоит самая прекрасная женщина в Риме, такая юная и соблазнительная.
Она рассмеялась:
– Вы в этом уверены? Я же Хелен Чалмерз.
Моим первым порывом, когда я услышал ее имя, было сказать, как она изменилась, как я удивился, увидев, насколько она прекрасна, и наговорить прочей ерунды, однако, глядя в эти сияющие отраженным светом луны глаза, я передумал. Я понял, какой ошибкой будет сообщать очевидное.
Я провел с ней в патио полчаса. Эта неожиданная встреча выбила меня из колеи. Я отчетливо сознавал, что она дочь моего босса. Сама она тоже держалась скованно, но скучной не казалась. Мы вели разговор о разных отвлеченных предметах. Обсуждали вечеринку, говорили о том, кто есть кто, о том, как хорош оркестр и как чудесна ночь.