Найти и уничтожить
Шрифт:
Жестом велев оставить их одних, капитан кивнул заключенному на табурет, сам остался стоять – глядя на собеседника сверху вниз, Дитриху было удобнее работать.
– Николай Дерябин? – спросил он по-русски.
– Да, – пленный сплюнул кровавую слюну прямо на пол. – А вы…
– Сразу скажу – не надо удивляться. У многих брови лезут на лоб от моей русской речи. Мой дед, барон фон Дитрих, умудрился в середине прошлого века жениться на русской княжне. Это был его второй брак, так что во мне нет славянской крови. Кстати, бабушка была русской только наполовину.
– Историю знаете, – Дерябин снова сплюнул.
– Я разведчик. В нашей профессии важно знать не только свою историю. Так вот, бабушка, пока не умерла, учила меня вашему языку все время, что я гостил у них в поместье. После сам изучал язык врага. Разве вы не учили в ваших школах немецкий?
– Я плохо учился.
– Зато у вас, как вижу, большие способности к выживанию. И, похоже, высокий болевой порог. Мне рассказали о маленьком спектакле, устроенном вами сегодня утром в лагере. Вот, захотелось с вами познакомиться.
– Познакомились.
– Ладно, – Дитрих щелкнул пальцами. – Чтобы я не тратил на вас свое время, докажите искренность ваших намерений служить рейху и фюреру. Иначе я пойму – вы просто испугались, приняли скоропалительное решение, уже жалеете о нем, думаете, как бы дальше выкручиваться. В таком случае вы перестанете меня интересовать. И в лучшем случае вам придется записаться в ряды хива-маннов, пополнить собой местную полицию, охранять своих же товарищей, с которыми еще утром проснулись в одном бараке. Готовы?
– Что надо делать? Кого-то расстрелять?
– Ну, это всегда успеете. Итак, почему я, капитан военной разведки, должен вам верить?
– Можете не верить, – Дерябин опять сплюнул, повел плечами.
– Плохой разговор, Николай. Я человек занятой, могу встать и уйти. Вы останетесь здесь, и вашу дальнейшую судьбу я вам примерно обрисовал. Хотите служить в одном подразделении с теми, кто сегодня избивал вас до потери сознания?
Дерябин вздохнул.
– Я… Я могу быть полезен именно вам…
– Мне?
– Разведке.
– Чудесно. Чем именно?
Николай снова вздохнул. Дитрих не торопил, понимая: пленный на пороге важного для себя решения.
– Я – офицер… Служу… служил в НКВД… При Особом отделе батальона…
– Уже интересно, – довольно кивнул Дитрих. – Вот и ответ на вопрос о вашей смелости, нестандартности поведения. К тому же, судя по всему, вам удалось скрыть это в лагере. Так что браво вашему мужественному признанию. Однако вы сказали не совсем то, что я хотел бы услышать.
– То есть?
– Мне нужна информация не о вас, Николай Дерябин. Вы спросили, надо ли кого-то расстрелять… Крещение огнем практикуется, но не в Абвере. И уж точно не мной. Вы отрезаете себе путь назад. А тот ваш соотечественник, которого вы согласились бы убить, и без вас был бы расстрелян. Не раньше, так позже. Либо же умер как-то иначе. У военнопленных масса возможностей умереть. Я прав, скажите? – И привычно ответил самому себе. – Я прав.
– Тогда чего нужно?
–
А лучше – воспользоваться самому, утерев нос гестапо или кому-то еще, подумалось при этом.
– Особый отдел мотострелкового батальона, – повторил Дерябин. – У нас другая, как это… специфика… – И вдруг осекся, встрепенулся и выровнялся на табурете: – Я знаю! Я могу, господин капитан! Только вам надо успеть!
– Куда?
– Или проверить… – В голосе звучало уже чуть меньше уверенности. – В общем, есть в лагере парень один… Нас вместе захватили, длинная история… Так получилось, что я по привычке пас его…
– Пасли?
– Ну, мы не то чтобы общались… Сволочь он, между нами говоря… Но я присматривался, прислушивался… Зовут его Роман Дробот, вы сможете быстро выяснить, кто такой, я опишу.
– Что с ним такое, с этим Дроботом?
Теперь Дерябин судорожно сглотнул не пойми откуда появившийся в горле ком.
– Мне кажется, они там бежать собираются. Из лагеря бежать.
Никогда еще за свою не такую уж и долгую жизнь Роман Дробот не оказывался под мертвыми человеческими телами.
Он готовил себя к этому целый день. Уповая на то, что после всего пережитого за лагерные дни это испытание, открывающее очень узкую тропинку к свободе, выдержит без особых усилий над собой. Ведь до того момента все шло гладко, даже слишком гладко. Видимо, Семен Кондаков впрямь смог просчитать развитие событий до мельчайших деталей. Но хоть и так: без помощи ребят, согласившихся прикрывать побег, у них и близко ничего не сладилось бы.
Конвоировавшие «похоронную команду» полицаи к сумеркам по привычке, которую даже не нужно специально предусматривать, успели набраться. Когда оказывались рядом, пленных обдавало густым сивушным духом, и самое главное – хиви вели себя очень беспечно. Никто из них даже не допускал мысли, что двое заключенных способны рискнуть просто у них под носом.
На это Кондаков, по молчаливому обоюдному согласию – мозг предстоящей операции, делал первую и, по сути, главную ставку. Крепко выпившие полицаи невольно выводят Ваську Борового и остальных пленных из-под удара. Правда, так называемое алиби весьма и весьма условно: всех, кто был этим вечером в команде могильщиков, могут расстрелять, обнаружив побег, или – даже если попытка сорвется, прямо на месте, не задавая лишних вопросов и не пытаясь выяснить степень причастности каждого. Однако даже логика таких, как Лысянский, вполне допускала: будь полицаи трезвыми и, следовательно, менее беспечными, о попытке побега никто бы и не помышлял.