Найти и уничтожить
Шрифт:
Путь к спасению. Важная информация.
Темный и сырой весенний лес все глубже скрывал беглеца.
Часть вторая
Отряд
1
Харьков, разведывательно-диверсионная школа Абвера, апрель 1943 года
Грязь и голод. Вот что острее всего запомнил из своего детства Николай Дерябин.
Родителей же своих не помнил совсем. Знал, что ехала их семья в поезде, в переполненных вагонах, спасаясь от голода, охватившего его родное Поволжье. Позже, когда уже освоился в детдоме, от старших ребят он узнал – его судьбу разделили многие. Отыскались там даже земляки, осиротевшие после того, как родители умерли в дороге.
Так Коля писал в анкетах и автобиографиях: его папка с мамкой ехали по ленинскому призыву на Донбасс – всем, кто завербуется добровольно на тамошние стройки, обещали крышу над головой и еду. Но кто-то не дотянул в дороге, а вот Колиных родителей ночью на какой-то станции, где вагоны с беженцами в очередной раз загнали за запасной путь, зарезали лихие люди. Кто и за что – мальчик не знал. Он не видел своих родных неживыми. Подобрала его, четырех с половиной лет от роду, сердобольная тетка, сказала со слезами на глазах: «Ой, пропал, сиротинушка, твоих-то подрезали, ироды!», и какое-то время возила за собой, видно искренне желая помочь мальчонке. А Коля так тогда и не понял, что остался сиротой.
Но вскоре голод догнал и Донбасс, казавшийся для поволжских беженцев спасением, и спасительница, имени которой парнишка тоже не запомнил, сделала самое разумное, что могла сделать: оставила его у дверей детского дома в Старобельске. В своем личном деле парень потом видел записку, несколько выведенных огрызком карандаша корявых слов: «Зовут Коля Дерябин. Сирота. Кормить нечем».
Пока он был чуть ли не самым младшим в детдоме, от ежедневной борьбы за кусок хлеба и вообще – за выживание его как-то ограждали. Но вскоре Коле довелось попробовать настоящей детдомовской жизни на вкус и запах. Старшие мальчишки, среди которых оказалось много вчерашних малолетних воров и даже грабителей, без зазрения совести отбирали хлеб у младших. Иногда устраивали себе забаву: семи-и восьмилетние шкеты должны были драться за право получить законную пайку. Так, по мнению старших, пацаны превращались в мужчин, учились добиваться своего, становились злее – ведь только злой может зубами удержаться за жизнь, пусть даже перегрызет горло тому, кто слабее.
Сперва Коле Дерябину такие игры пришлись не по душе. Но когда мальчик стал регулярно умываться кровью и реально голодать, злость стала чаще находить выход. Он постоянно ловил себя на мысли: так нельзя, все вокруг поступают плохо, он тоже делает нехорошо. Однако пожаловаться – еще хуже, за это искалечат без шансов на выживание, потому Коле приходилось ломать себя, терпеть, становиться злее. За что Коля, где-то глубоко в израненной душе добрый мальчишка, ненавидел себя даже больше, чем тех, по чьей воле превращался в звереныша.
Все это время приходилось спать на грязных матрацах, без простыней. Белье детдом получал, вот только старшие отнимали его у младших, сносили на базар, дирекция устала с этим бороться, и Колька забыл не только о чистых простынях, но и о бане – мыло, получаемое на детский дом, тоже таинственным образом исчезало.
Потому, когда однажды к ним в Старобельск приехал представитель детского дома из Луганска и спросил, кто из ребят хочет стать спартаковцем, девятилетний Коля Дерябин, даже не зная, что это такое, вызвался одним из первых. Парню просто хотелось убежать от грязи и голода подальше, но бежать, по сути, было некуда: остаться без крыши над головой – совсем худо.
Так мальчик, сам того не осознав, решил свою дальнейшую судьбу. Детский дом, в который его определили, на деле оказался чем-то вроде милицейской школы для беспризорных, куда собирали мальчиков по всей области. Многие добровольцы не проходили отбора, и тогда всесильный начальник окружной милиции по фамилии Добыш, которого воспитанники уважительно звали дядя Саша, заботился об отправке их в другие «нормальные» детдома. Коле повезло. Не в последнюю очередь из-за возраста: к мальчику еще не успела прилипнуть настоящая уличная уголовщина, которой не чурались старшие. Для Школы юных спартаковцев он и ему подобные представляли собой прежде всего подходящий человеческий материал, из которого умелыми руками можно было вылепить настоящих борцов за дело Ленина – Сталина: об этом ребятам говорили чуть ли не каждый день.
Но в милиции, как показало время, оставались далеко не все воспитанники. Многие выбирали гражданские профессии, даже становились артистами. К таким профессиям у Коли способностей не было. Как раз настали времена больших чисток, скрытых врагов находили даже в органах, и Дерябин по комсомольскому набору попал в НКВД. Как писали тогда газеты – на передовую классовой борьбы, чем Николай очень гордился.
Правда, новые товарищи старались держаться от Коли на определенном расстоянии и считали его странноватым. Одна из причин, если не главная – Дерябин это знал, – заключалась в его патологической любви к чистоте. Вряд ли все те, с кем Николай разделял тяготы службы в органах государственной безопасности, прошли хоть малую долю того, что выпало ему. Ничего удивительного, пускай сколько угодно обсуждают, как он каждый день старательно скребет себя намыленной мочалкой и даже платит специально приходящей женщине – та ежедневно стирала ему белье, гладила, чистила форму и гражданскую одежду. Получив комнату в коммуналке, Дерябин своими руками драил в ней пол, а соседей, допускавших, по его словам, антисанитарию, грозился посадить. С ним не спорили: ничего другого от сотрудника органов ожидать не приходилось.
…Потому-то старший лейтенант НКВД Николай Дерябин оказался не готов не просто к плену. Резкое погружение в грязную и голодную лагерную жизнь вмиг пробудило в памяти все то, что он изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год своей не такой уж долгой жизни старался по мере сил и возможностей подавить, забыть, выкинуть, вычеркнуть.
Внутри него все это время отчаянно боролись двое. Первый – тот, кто искренне считал плен предательством, а возможность работы на врага – изменой Родине. В своем, отдельно взятом случае, Николай готов был объяснить и даже оправдать пленение. Допускал: есть среди обитателей барака те, кого взяли по тому же нелепому стечению роковых обстоятельств, что и его самого. Только вот это не оправдывало согласия служить немцам и подчиняться предателям-полицаям за черпак вонючей баланды. Второй хотел есть и жить – именно в такой последовательности.
Первый держался отчаянно, даже мужественно, из последних сил и до последнего вздоха. Но с огромным перевесом победил Второй, не давая сопернику ни единого шанса сохранить жизнь, лицо и убеждения одновременно. Сперва противовесом выступал Дробот – вот кто бесхребетный трус, военный преступник, согласившийся хоронить своих товарищей и возиться в лагерном дерьме, получая взамен несъедобный суп. Даже смирившись с необходимостью униженно поднимать из грязи сладкую промерзшую картошку, Дерябин все равно мерил себя выше Романа: вот такие они, интеллигенция вшивая, сыночки ученых папочек. Папаша, небось, из бывших, жаль не успел проверить и, видимо, не успеет, уж тогда бы расписал дело сержанта Дробота по полной программе…
Когда же Николай оказался одним из десятых номеров на перекличке, определяющей смертный жребий, из строя его вытолкнуло желание жить. О последствиях Дерябин не думал – просто оказалось, что он готов терпеливо ждать конца, ежедневно борясь за жизнь, но совершенно не способен принять смерть сегодня, сейчас, или же – точно узнать, что приговорен и через несколько дней, темной сырой ночью, именно Роман Дробот погрузит его растерзанное пулями тело на телегу, рядом с другими, так же бесславно погибшими бойцами.