Найти свой остров

Полянская Алла

– Это сестра?

– Ну да, сестра. Такой, знаешь, злонаблюдательный ум. И почему-то наблюдал этот ум всегда за мной. Я, правда, до этого два года здесь, в Александровске, жила, с бабушкой, и все равно – свобода, какие-то новые люди, время перемен, жизнь впроголодь, зато долой мещанские предрассудки. Он был мажорный мальчик – родители в министерстве, квартира в центре Москвы, и я тут вся такая из себя – не то эльф, обожравшийся пирогом, не то провинциальная идиотка, считающая всех людей прекрасными, а мир – приемлемым местом для жизни. Ну, любовь там, все по-взрослому, и так почти три года, а потом мама с папой ему велели не валять дурака, потому что нарисовалась более выгодная во всех отношениях партия. И, конечно, он побежал туда – там папа не то банкир, не то депутат, или то и другое вместе, а я осталась при Мареке. Конечно, никаких скандалов я закатывать не стала, поговорила с бабушкой, она сказала:

да на кой ляд тебе рядом это дерьмо? Что мы, ребенка без него не вырастим? Я подумала – а и правда, и успокоилась. Ну а по итогу все сложилось неплохо – родители, конечно, поставили мне условие: избавиться от ребенка или… Ну, «или» там – не «или», а я вернулась к бабушке – сюда, в эту квартиру. Бабушка Магда Юзефовна Сливинская, мамина мать, – вот она меня принимала такой как есть и любила. К ней я и приехала рожать, со свежим дипломом на руках. В эту квартиру Марека принесла, в костеле около дома его крестили.

– Так ты католичка?

– Я не знаю, наверное, католичка, а может, и вовсе некрещеная – я родилась в Казахстане, там жила мать отца, и мама поехала рожать туда, так он хотел. Он сам тогда служил где-то за границей, и крестили меня или нет, я не знаю, надо бы у мамы спросить, да все недосуг, а Марек – точно католик, его крестили в костеле, и бабушка присутствовала, а Лерка была крестной, хотя тоже не знает, католичка она или нет. Вот так и живем. Родители, конечно, смирились…

– Хотя есть всегда какое-то «но»?

– Да, есть. Женька наша, их гордость, идеальная дочь, подающая всякие надежды, не смогла поступить даже в самый завалящий вуз, закончила педучилище и с тех пор пребывает в поисках богатого мужа. Ну, ей сейчас тридцать шесть лет уже, а семь лет назад умерла наша бабушка. Пока я была просто матерью-одиночкой в бабушкиной квартире, Женька в мою сторону и не глядела, у нее как-то получалось меня презирать. А после бабушкиной смерти вдруг оказалось, что квартира эта разделу не подлежит, потому что подарена мне еще бог знает когда! Бабушка сама так решила, потащила меня к нотариусу – Мареку тогда было полтора года. Ну и подарила мне квартиру. Все честь честью, они, конечно, бросились искать адвокатов, чтобы отыграть это дело назад, но все им хором ответили, что дарительница прожила еще восемь лет в этой квартире, была в здравом уме и твердой памяти и так далее. Тогда мне поставили условие – продать квартиру, деньги поделить с Женькой. Ну, тут уж я спросила, не за дуру ли они меня принимают? Оказалось – да, за дуру, и всегда считали, что я – клиническая дура. Ну, там вообще-то больше Женька воду мутила, мама, она только за мир во всем мире любой ценой, но я-то – нет, я должна защищать интересы своего ребенка, с чего бы мне продавать отличную четырехкомнатную квартиру в центре Александровска, делиться с Женькой и переезжать куда-то к черту на кулички в хрущевку? Учитывая, что бабушка мне так и сказала: «Они будут заставлять тебя поделиться с Евгенией или хотя бы прописать ее. Так вот, если я хоть что-то для тебя значу, ты не сделаешь ни того, ни другого».

– Отличная у тебя была бабушка!

– Да, она Женьку видела насквозь, понимаешь? И она меня знала как облупленную – я бы дрогнула ради мамы, чтоб она не огорчалась. Но прямой запрет я нарушить не могла. А они – да, когда не удалось заставить меня продать жилье и поделиться, потребовали прописать Женьку. Папа особенно старался – он Женьку обожает, она смысл его жизни.

– А тебя?

– А меня он больше терпел, и то не всегда. Я это знала с детства, но справлялась. Знаешь, когда у тебя на душе хреново, ты просто можешь закрыть глаза – и оп-ля! – ты уже не здесь, а где-то далеко, в какой-нибудь бесконечной сказке, где живут все, кого ты любишь, и куклы разговаривают, и главное – эту страну никто никогда у тебя не отнимет, и никто чужой туда не войдет – потому что она у тебя в голове, понимаешь?

– Да, понимаю.

У Матвеева отчего-то ком в горле застрял. Он смотрел на бледное личико Ники, которая, закрыв глаза, чему-то своему улыбалась, и думал о никому не нужной девочке, которая сбегала в свои фантазии, чтобы хоть там быть собой и не опасаться ничьего гнева, недовольства, наказания.

– А зачем ей здешняя прописка? Ну, сестре твоей?

– Ой, это смешная история. – Ника даже хихикнула. – Началось все с того, что мы с Леркой решили зарабатывать нормальные деньги. До этого мы вели свадьбы и прочие торжества – я тамадой, а Лерка – фотографом. В общем и целом это были неплохие деньги, и со свадеб мы еду всякую приносили, то есть экономили средства таким образом… У Лерки, когда Мишка умер, вообще почти ничего не осталось – у него рак был, все деньги сожрал, но Мишку не спасли. В общем, мы решили продать что-нибудь ненужное и устроить арт-кафе. У меня был гараж и бабушкины

серьги с бриллиантами, у Лерки – старая Мишкина машина, дача и диплом экономиста. В общем, мы все эти активы реализовали, превратили в звонкую монету, а один мой приятель в банке подогнал нам почти выплаченный подвальчик, где мы и решили обустроить наш бизнес. Денег у нас хватило на ремонт и простенькую обстановку, а друзья-художники бесплатно все там разрисовали, ребята статуэток разных нанесли, ну а кухня у нас по последнему слову. И повара отличные. В общем, открылись мы, и так, знаешь, все удачно пошло – мои приятели-журналисты статей написали в разные издания, что, дескать, богемное кафе и так далее… В Александровске заведения такого рода никогда не было, а творческие люди есть, и много. И начали к нам граждане захаживать на огонек, а учитывая отличную кормежку, сам понимаешь, мы попали, как говорится, в струю. И тут полтора года назад вдруг объявилась Женька. Ей, видите ли, надоел Питер, она хочет чего-то нового. Ну и всплыл вопрос прописки. К тому же отец потребовал, чтоб я взяла ее в долю в нашем с Леркой бизнесе. Даже если отбросить тот факт, что Лерка Женьку с детства ненавидит люто, с какого перепугу я бы стала брать ее в бизнес? Короче, я им отказала, а они полгода со мной не разговаривали. А потом папа заболел. Нужны были дорогие лекарства, лечение, а денег, сам понимаешь, нет – и тут я очень пригодилась. Впервые в жизни от меня появилась хоть какая-то польза – это дословная папина цитата. Ну я это проглотила, конечно, но с тех пор я не сказала ему ни слова. С мамой – да, общаюсь, а его для меня больше нет, и пусть живет сто двадцать лет, но без меня, я байстрючка, можно сказать.

– Понимаю…

– А Женька сошлась здесь, в Александровске, с каким-то не то бандюком, не то бизнесменом и принялась ходить ко мне в гости. Ради мамы я ее не прогоняла – хотя после ее посещений мне всякий раз звонили из Питера и высказывали «фе» по поводу моих халатов, кукол, отсутствия мужа, столовой – есть на кухне моветон, и так далее. А на днях, когда Женька пришла в очередной раз и завела разговор о том, что мне нужно меньше есть и подумать о своем месте в жизни, Марек наорал на нее и выставил за дверь. В прямом смысле слова. Вытолкал, бросил ей вслед сапоги, сумку и шубу и сказал, чтоб она не смела больше появляться в нашем доме. Вот, поставил ее в черный список в моем телефоне…

– А это он правильно сделал. – Матвеев снова коснулся запястья Ники. – Длинный день какой.

– Да. Сколько всего может произойти за один несчастный день, а?

– Да. А ты не такая уж не от мира сего, как я думал сначала.

– Макс, у меня сын на руках. Или я его поставлю на ноги, или нет, какое там не от мира сего. Но есть вещи, в которых я такая, какая есть, с тем и возьмите, как говорится. Я не хочу меняться только потому, что кому-то нужно, чтобы я жила «как люди». Потому что моя жизнь всегда принадлежала мне самой, и так оно будет и впредь. И кто что об этом думает, мне абсолютно безразлично. Вот и все. Я считаю, что если ты не живешь в свое удовольствие, то ты живешь зря. Я не права?

– Права. – Матвеев задумался. – Пожалуй, это единственно правильный подход к жизни. Что бы ни делал, это не должно мешать тебе жить в свое удовольствие, только тогда все это имеет смысл.

Они замолчали, думая каждый о своем, а в итоге – о рыжеволосой женщине, которая сейчас зависла между небом и землей. И они звали ее обратно, каждый по-своему.

– Ну, как вы тут, не уснули? – Лариса вошла в кабинет стремительно, словно и не дежурила сутки.

– Что? Что там?

– Порядок. – Лариса присела на край кушетки, и сразу стало видно, как она устала. – Семеныч сделал невозможное. Думаю, Лерка выкарабкается, хотя у него прогноз более осторожный. Но ты же знаешь Семеныча…

– Ага. Где она?

– В реанимации, где и положено. А вы езжайте домой и поспите полноценно. При таком переохлаждении, потере крови и стрессе я не гарантирую никому из вас безоблачной жизни, если не отдохнете как следует.

– А Виктор? – Матвеев знал, что разговор с его женой у него впереди. – Что он?

– Час назад пришел в себя, в сознании, но очень слаб, так что к нему нельзя. Там его жена и мать приехали…

– Анжела?

– В зале для посетителей сидят. Тебя, Ника, ждут, кстати.

– Зачем?

– А сама-то как думаешь? – Лариса фыркнула. – Вот, витамины попей. Проваливайте оба, устала я что-то.

Сунув Нике в руку баночку с витаминами, Лариса вытолкала их из кабинета.

В тускло освещенном коридоре было тихо и пусто. Они прошли по нему, свернули в другой – в небольшом зале, заставленном диванчиками и кадушками с пальмами, расположились две женщины – молодая и пожилая, там же Олешко что-то говорил им обеим. Увидев Матвеева и Нику, они встали. Пожилая женщина, подойдя к Нике, вдруг обняла ее и заплакала: