Найти свой остров

Полянская Алла

Ника, помешивая картошку, пересказала содержание утренних звонков в больницу. Котенок, просочившись в дверь, принялся карабкаться по джинсам Матвеева, и Ника, глядя на него, подумала – а что будет, когда Буч вырастет и у него станут острые, как бритва, когти?

– Надо как-то отучать его от этой привычки, а то со временем будем ходить все с изодранными конечностями.

– Да, есть такая перспектива. – Матвеев отцепил от себя Буча и взял его в руки. – Но ведь забавная зверюга, Ника! Вот ты мне скажи, есть ли на свете еще существо, которое люди любят просто за то, что оно – такое?

– У меня есть на этот счет своя теория. – Ника

всыпала в картошку мелко порезанный лук. – Это они выбирают себе человека, которого признают своим. Они позволяют ему жить рядом с собой, служить им – кормить, гладить, любить, всяко там восхвалять. Человек рядом с ними учится быть более сдержанным, великодушным, честным, ну и там чего кому не хватает. Совершенствуется, обожая вот это создание. А потом оно уходит – на мост Радуги или еще куда-то, но уходит условно. Оно сидит там и ждет своего человека. И когда этот человек умирает, он попадает на суд богов. Там сидит на троне Осирис или Верховный Бог, и рядом куча других богов, весом поменьше, но многие из них весьма сволочные. И каждый из них спрашивает новопреставленного раба божьего насчет его грехов, и покойник, ясен перец, врет напропалую – но тут на слово никому не верят. Есть весы, богиня Равновесия Маат кладет на одну чашу весов перо, на другую – сердце ответчика, и если он соврал – а он соврал, конечно! – тут же его сердце, отягощенное ложью, потянет чашку весов вниз. И уж тогда спасенья нет, Осирис велит скормить грешника Змею – это такая скотина у них там живет, никак нажраться не может, и если попадаешь к нему в пасть – все, изымаешься навечно из колеса перерождений, идешь не к Свету, а вообще в никуда. Как говорится, метнул, гадюка, – и нету Кука. И вот, когда ты уже с такой перспективой плетешься в сторону Змея, приходит твой Кот – а он, как священное животное и как просто кот, имеет право ходить где хочет. И он говорит всей этой публике: граждане, а не охренели ли вы? Это вообще-то мой человек, не жирно ли вашему Змею будет? И тут уж им деваться некуда, они отпустят тебя на все четыре стороны, и Кот поведет тебя в Валгаллу…

– Подожди, смешались в кучу кони, коты, люди… какая Валгалла, это же скандинавский эпос!

– И что? Валгалла – последнее пристанище воинов, а коты – последние воины. Так что все они там, в Валгалле. Ну и каждый туда своего человека приводит, для того и ждет его. И когда приведет, вот тогда уж им там не житье, а сплошная малина.

– Ника… – Матвеев устал смеяться. – Ты книжки писать не пробовала? Вот скажи, откуда у тебя все это генерируется?

– Не знаю… – Ника растерянно смотрит на него. – Это плохо, да? Просто само как-то приходит, а главное, так логично все укладывается в схему. Вот смотри, все религии – это части одной мозаики, разбросанной кем-то по миру. И если их собрать, то интересная картина получается, и…

– Картошка сгорит. – Матвеев взял у нее из рук лопатку. – Иди открой дверь, кто-то пришел.

В передней и правда пищит звонок.

– Да это Олешко твой, звонил же, забыла тебе сообщить, сказал, компаньон твой приехал.

– А, Панфилов? И ты им что?

– А я их в супермаркет послала… хлеба мало на такую ораву, и селедки надо бы – вдруг кто-то селедки захочет… ну и так, по мелочи. Мне же от плиты не отойти.

– Ну так открой, второй раз звонят, детей перебудят.

– Да Ирка и так уже не спит…

Ника, на ходу вытирая руки, кивнула выглянувшему из гостиной охраннику – все, мол, в порядке! – и, не глядя, открыла дверь. От страшного

удара в лицо она отлетела к стене и мгновенно нырнула в темноту, взорвавшуюся красными сполохами.

6

Что-то мокрое и холодное коснулось ее лица. Кто-то всхлипывал и гладил ее волосы. Ника открыла глаза – вернее, один глаз, потому что второй она открыть не смогла. На нее смотрел испуганный Марк, Ирка, роняя слезы, гладила ее волосы, а Лариса и Семеныч деловито распаковывали чемоданчик.

– Она пришла в себя! – Марк даже подпрыгнул. – Мам, ты как?

Ника хочет что-то сказать, но тьма накрывает ее, и она летит в пустоту, где солнце на поляне, и бабушка сидит, вышивает что-то.

– А, Никуша! Что же ты, птичка моя, не ко времени-то? У меня не готово еще ничего!

– Да ладно… проблема, тоже мне.

– Нет, милая, всему свое время, тебе ли не знать. – Бабушка гладит ее волосы. – Трудно тебе пришлось, и дальше легче не будет – но надо пройти все, надо.

– Я посижу с тобой, ладно? Устала я что-то…

– Знаю. Но долго не сиди, там у тебя гости собрались, а ты здесь рассиживаться вздумала. Нехорошо.

– Бабушка, ведь ты не умерла, мне приснилось это?

– Да никто не умирает, детка. Тома, подай-ка мне нитки.

Очень стройная, коротко стриженная женщина бросает в корзинку клубки ниток. Приветливо кивнув Нике, она садится в траву.

– Ну, чего ж ты молчишь? – Бабушка смеется. – Вы ведь родня как-никак. Хоть и не кровная, а родня через детей.

– Не время еще, – голос у женщины грудной, глубокий. – А за сына спасибо, конечно.

– За какого сына?

– За Димку моего. Иди, родственница, тебе пора. Свидимся позже, когда время придет.

– Бабушка, а я серьги твои…

– Знаю, на то и оставлены тебе они были, чтоб пригодились. Ты же не память продала, а камни, это не одно и то же. Память наша при нас остается. Иди, родная, пора тебе. Марек тебя обыскался совсем. Валерию-то мы еще ночью прогнали, а то тоже удумала – сяду, говорит, отдохну!

Женщина смеется, смеется и бабушка, а Нику что-то больно бьет в грудь, и она делает вдох.

– Все, есть, дышит! – Семеныч басит, как Шаляпин, а пальцы Марка дрожат, когда он вытирает ей лицо. – Э, нет, голуба моя, мы тебя так просто не отпустим! Ишь, чего удумала! Одна помирать принялась, и вторая следом… А дети? Детей ваших Пушкин на ноги ставить будет? Ну-ка, смотри на меня, Ника, – смотри сюда, не закрывай глаза! – Семеныч ощупывает ее голову осторожно, пальцы его нежно касаются лица, распухшего от удара. – Ну, что, переломов нет, Бог миловал, сотрясение, конечно, сильнейшее, лежать, лежать и лежать. Скула рассечена, отек мягких тканей через несколько дней начнет сходить, а голова болеть будет, это не так быстро пройдет, мы сейчас поставим капельницу и пропишем жесткий постельный режим. Иначе в больницу.

Ника поежилась – больниц она боится до икоты, сама не знает, отчего. И Семеныч в курсе ее страха.

– У тебя здесь целая армия собралась, так что нападавших скрутили в секунду, они понятия не имели, что в квартире, кроме тебя и детей, кто-то есть.

– Но… кто это был?

– Потом поговорим, – Семеныч смотрит на котенка, который карабкается по его ноге. – А зверь новый, что ли? В прошлый раз вроде не было… да и быть не могло, мал зверь-то. Когда мы в последний раз у тебя тут гудели на твой день рождения? Летом, да. Зверя этого и в проекте не было…