Найти свой остров
Шрифт:
Валерия знала Семеныча давно и понимала – случилось что-то нехорошее, и он отвлекает ее, чтобы она не тревожилась, – но с ней-то эти дела не катят, ей надо знать правду.
– Семеныч, а ну говори!
Валерия понимала, что, если он сейчас уйдет, она не узнает, что произошло, а ей надо знать. В ином случае она никогда бы не позволила себе такого тона.
– Отдыхай. Все живы, все относительно здоровы, и если тебя порадует – я надеюсь, что порадует, – Евгения сидит в СИЗО. Ну чего таращишься? Сидит, вот прямо в своей шубе, да. Спи, Лера, после обеда придет Ирка,
Валерия засыпает – и не засыпает, состояние на грани света и тени дает ей возможность не чувствовать боль. Главное, все живы. И она тоже жива. Но ведь что-то случилось с ней такое, что даже всесильный Семеныч говорит – задала ты мне работы, а это уже всерьез. Но она не помнит, что произошло.
– Не надо так нервничать, это тебе сейчас очень вредно.
Михаил сидит рядом и держит ее за руку. Ладонь его такая теплая и знакомая, что Валерия вдруг понимает, как она по нему скучала все эти годы, и вот он наконец вернулся – где только пропадал?
– Ты навсегда теперь?
– Нет, пора мне. – Михаил гладит ее щеки. – Ирка выросла, и у тебя все наладилось, а будет еще лучше. Так что мне, пожалуй, пора.
– Миша, не уходи…
– Малыш, я бы остался – но пора мне. Вот, заскочил попрощаться на минутку. Ты молодец у меня, Лерка, я всегда это знал.
– Миш…
– Я знаю, Лер. Я знаю. – Он снова сжал ее руку. – Мне жаль, правда. Вот так находишь женщину своей мечты и думаешь, что вместе с ней состаришься, а потом случается что-то, и ты уже не с ней, а ведь многое не успел ей сказать – все дела какие-то, суета, быт – и ты вроде забываешь, что это именно женщина твоей мечты, даже то, что любишь ее, подчас забываешь – а потом уж и шанса нет сказать. Спешим жить, Лерка, – и теряем что-то важное, ради чего, собственно, вся суета и затевается – любовь, привязанность, восторг обладания… Все кажется – есть дела поважнее, вот сейчас это сделаю, и то еще, а это и вовсе срочно, а собственно жизнь – потом, потом… А «потом» может и не оказаться, и самого важного можно не успеть сказать. Понимаешь, как это обидно? И не имеет значения работа – потому что, когда тебя нет, она остается и кто-то ее делает вместо тебя, а люди, которых ты любишь, – им тебя никто не заменит, они остаются, а ты не успел им сказать, как их любишь. Лерка, ты понимаешь?
– Да. Миш, останься со мной.
– Нет, малыш. Пора мне, я здесь подзадержался, честно говоря. Ну да теперь все хорошо у вас будет, вот посмотришь.
– Что – хорошо?
– А все. Ты спи, Лерка, скоро дочь придет, наговоришься еще.
Валерия пытается удержать его пальцы, но рука выскальзывает, а Валерия плывет на темных волнах, и непонятно, где берега, но ей надо к тому берегу, где Ирка. Ей надо остаться со своим ребенком, иначе дело плохо. Но почему она не помнит, что случилось? Надо вспомнить, по кусочку.
– Мам…
Валерия с трудом открыла глаза – вынырнула из темноты как раз там, где надо. Ирка – бледная, с отчаянными, испуганными глазами и с букетом розовых роз на длинных стеблях, ее родной ребенок. Все хорошо. Ничто не может быть плохо, когда она, дочь, рядом сидит,
– Мам, ты как?
– Ничего, доча. Жива…
– Вот, мы цветов тебе…
«Мы»? Валерия только сейчас заметила, что у двери переминается с ноги на ногу высокий худой мужик, одетый в идеальный серый костюм, элегантность которого не скрывает даже застиранный больничный халат, измазанный зеленкой.
– Вы…
– Я – Александр Панфилов, друг и партнер Макса Матвеева. – Он подходит ближе, вдруг смутившись под взглядом Валерии, как школьник. – Мы сейчас у Ники живем все вместе, в свете происходящего это показалось нам разумным, и…
– Кто-нибудь мне объяснит, что произошло?
– Мам, ты только не волнуйся, ладно? Все уже хорошо…
– Вы, – Валерия перевела взгляд на Панфилова, – рассказывайте.
Закрыв глаза, она слушает его, стараясь сохранять спокойствие. Что ж, этого, собственно, и следовало ожидать. Такая мразь, как Евгения, способна на что угодно.
– Я знала…
– Что? – Панфилов наклоняется к Валерии. – Что вы знали?
– Я всегда знала, что она нечто такое замышляет. Просто думала, что это будет тот бандит, с которым она живет. Бабка Магда ненавидела ее. И папашу их ненавидела, потому и Нику у них забрала, сказавшись больной.
– Да, я понял уже. – Панфилов осторожно берет ладонь Валерии. – Вы ни о чем не тревожьтесь, дети находятся под круглосуточной охраной, а Ника поправится, ей уже лучше. К ней мать приехала…
– Мать? – Валерия закрыла глаза. Сил больше нет. – Да ее матерью назвать нельзя. Она…
– Я знаю, знаю. Не волнуйтесь только. – Панфилов гладит ее руку. – Вы выздоравливайте, иначе нас к вам перестанут пускать.
Несуразный какой-то и неприкаянный, несмотря на его идеальный костюм. Валерия пытается улыбнуться, но не может.
– Мам, ты… выздоравливай, – Ирка прижимается лбом к ее ладони. – Побыстрее, ладно? Я домой хочу…
– Идет. – Валерия понимает, что дочь не должна видеть, как ей плохо. – Буду ждать вас.
Панфилов страшно обрадовался – она сказала «вас», а не «тебя» – значит, его она тоже будет ждать! Эта бледная женщина – не самая молодая, не самая красивая, но она – такая, очень вдруг ему нужная.
«Глупость какая-то. – Панфилов сердится сам на себя. – Девчонку жалею, а эта… мамаша ее… Нет. Глупость, дичь, я не знаю ее совсем…»
Но его чутье – безошибочное, фантастическое – уже вынесло свой вердикт, и Панфилов знает, как все будет: он станет ходить в ней в больницу, потом она выпишется, и он станет приходить к ней домой, она будет гнать его, но он не уйдет, все равно не уйдет. И родит она ему двоих детей-погодков, таких же рыжих, как Ирка, – отчего-то рыжая масть доминирующая, и если один из родителей рыжий, то ребенок будет рыжим обязательно. И все внуки до бог знает какого колена – тоже.
– По крайней мере, я точно знаю, как они будут выглядеть.