Назад в СССР: демон бокса
Шрифт:
Киноплёнка, что с «Первой перчатки», что с первенства «Динамо» из Москвы не даёт усомниться: у меня феноменальная скорость, менее ноль целых двух десятых секунды время удара, гораздо лучше «средней температуры по больнице». Пропускаю, только раскрываясь ради собственной атаки. Способность держать удар — как у легендарного Рокки Марчиано, возможно даже киношного Рокки Бальбоа, о нём фильм ещё не снят. Рост достиг ста шестидесяти и ещё чуть-чуть прибавляется, хоть основной скачок в высоту, увы, пройден.
В августе я не стал смотреть чемпионат мира из Гаваны по шикарному отцовскому «Горизонт-204», не нравилась компания. Собирались с пацанами
Большинство поединков заканчивалось победой по очкам. Эх, Лемешева бы в лучшей форме туда…
— Владимир Львович! — осторожно начал я, когда передача закончилась, и приступили к чаепитию. — Вот наш Юрий Быстров. Вырубил узбека Анфимова на чемпионате страны, как Соколов их Рискиева. Но на матч СССР-США поехал Анфимов и продул. Почему не Быстров? Он точно готов был. Вы же сами видели его спарринг.
— Значит, так надо было, Валера.
— Кто же решает надо — не надо? Тренерский совет? Соответствующий отдел ЦК КПСС?
Снова запахло политикой, Моня укоризненно смотрел на меня, качая головой, ровно как в тот вечер у Дома офицеров во время артиллерийской стрельбы «по арабам». Но Коган не уклонился от ответа.
— Да, политика. Ответственные товарищи принимают решение, исходя из множества соображений. Победа над американцами — дело важное, слов нет, но она должна быть достигнута усилиями многонационального Советского Союза, а не только русскими из Москвы. Украинцами, белорусами, кавказцами, среднеазиатами. Если совсем никого нет в весовой категории, то ой вей — даже евреями.
— Но белоруса там нет!
— Значит, в другой раз. Моня в паспорте записан белорусом, нос всё равно сломан, научишься «р-р-р» выговаривать и поедешь за рубеж…
— Хогошо! — радостно согласился тот.
— … Если КГБ пропустит, — безжалостно закончил Коган.
И как к этому относиться?
Я не люблю евреев и одновременно не испытываю вражды к евреям. Мне вообще, по большому счёту, до лампочки, еврей передо мной или папуас, оба — короткоживущие смертные грешники. Зато совершенно точно понимаю, почему евреи тянут своих. Чем-то возмещают попытки гоев скинуть их за борт, и не только в спорте.
Второй наш боксёр на чемпионате СССР семьдесят четвёртого, оказавшийся среди лидеров, носил славянские имя-фамилию Анатолий Березюк. Он получил золото в категории до шестидесяти семи килограмм и вполне сошёл бы за белоруса или украинца, строителя интернациональных побед на международном ринге. Но я знал из будущего, что у боксёра близится тупик. Сначала КГБ обратит внимание на его спартаковского тренера Леонида Аксельрода, затем и на происхождение самого Березюка, выходца из еврейского Бобруйска. В результате заподозренный в «нечистом» генофонде пролетел мимо матча с американцами, поехал армянин. Березюк не попал и на чемпионат мира в Гаване, где в этой категории у Союза вообще не было медалей. Вместо еврея кто-то активно пропихивал везде где можно челябинского русского Анатолия Хохлова, ни разу не выигрывавшего чемпионат СССР и не добывшего, естественно, золота за рубежом.
Как избежать «политически мудрых» решений тренерского штаба сборной? Я видел только один способ — валить соперников в своей весовой категории. Чтоб претендент лежал на помосте, считал чирикающих птичек, порхавших вокруг головы, и минимум год не пытался подняться на соревновательный ринг. По правилам ему три месяца и тренироваться нельзя.
Коган на мою просьбу готовить меня как Лемешева — нокаутёра с быстрой реакцией и нетрадиционной техникой боя, ответил: тренируйся как все или ищи другую секцию.
Но через пять лет мне исполнится восемнадцать, призывной возраст. Его лучше встретить в золотопогонном спортивном обществе — в «Динамо» или в вооружённых силах, тем самым продолжить обычные тренировки, выступать на соревнованиях в честь этих погон, драться за высшие награды, вплоть до чемпионатов мира, олимпиад, чемпионатов Европы, на худой конец — спартакиад народов СССР. Что важно, кататься на небольшие, но достаточно денежные международные турниры вроде полицейского чемпионата Европы, как раз по профилю «Динамо». Армейская школа в республике слабее, «Спартак» в плане этих перспектив не лучше «Урожая» или студенческого «Буревестника».
Впереди ежегодные чемпионаты СССР или спартакиады народов СССР на правах такого чемпионата, матчи с американцами. Через два года — Олимпийские игры в Монреале, точно к ним не успею, потом Московские с летающим мишкой, мне будет как раз девятнадцать. Моё золотое время подняться к вершине. Там посмотрим.
А что смотреть… Намерение рваться вперёд на всех парах как Лемешев разбилось о репутацию изверга, прилипшую после инцидента в Москве и распространившуюся на бокс. Когану намекнули, что никто не отменял правило: новичок допускается к соревнованиям областного-краевого уровня не ранее двух лет с начала занятий боксом. А поскольку раньше двенадцати надевать перчатки нельзя, я автоматом пропустил всё интересное минимум до лета семьдесят пятого, когда справил свой четырнадцатый день рождения. Не брал под любыми предлогами меня и папа Ким, считая потенциальным источником проблем. Только учебные спарринги со своими товарищами, тщательно избегая их увечить, мне-то самому всё равно.
Задолбало!
В семьдесят пятом я пошёл в восьмой класс, по советским меркам дающий по окончании неполное среднее образование и ограниченную путёвку в самостоятельную жизнь с правом работать за деньги урезанный рабочий день. Для меня мало что изменилось. Я по-прежнему ходил в секцию Когана трижды в неделю, скользил глазами по плакату с цитатой из Ленина «Надо, чтобы все дело воспитания, образования и учения современной молодежи было бы воспитанием в ней коммунистической морали», у Кима висело нечто столь же жизнеутверждающее.
С сожалением вернул Марии Васильевне томик Диккенса «Избранное». Грустно, потому что учительница предупредила: это последняя книжка на английском, подходящая подростку, из её личных запасов.
— Понравилось?
Как раз закончился последний урок. Шёл ноябрь, начало второй четверти, лужи под серым небом подёрнулись ранним ледком. Топили так себе, она вела занятия, одетая в длинное серое плотное платье, доходившее до колен. Между подолом и верхом ярко-красных сапог на каблуке оставался просвет шириной в два пальца, она носила чулки или колготки телесного цвета. Вот эта полоска кожи, чуть прикрытая тонкой прозрачной тканью, её коллеги уже надели на ноги трикотаж, снилась мне по ночам, рождая вполне адекватные ощущения. При разговоре о Диккенсе я старался смотреть ей в лицо, весьма приятное, и не шарить глазами ниже юбки.