Назло (сборник)
Шрифт:
– Опять, – вздохнул Володя.
– А что, нет? Не так?
Чего она ждала? Чтобы он сказал: так? Она не ревновала Володю. Это была игра в заинтересованность. Но он был не ее, значит, чей-то. Не мог же он быть ничьим. И было противно думать о возможности его двойной жизни. Для себя она допускала двойную жизнь, а для него – нет. Ей можно, а ему нельзя.
На обочине стоял старик в ватнике, черных валенках и ватной ушанке, какую носят солдаты. На ушанке виднелся след от звезды. Наташа почему-то вспомнила, что ватники вошли
Старик не голосовал. Просто стоял. Но Володя почему-то прижал машину к обочине, остановил возле старика и даже открыл дверцу. Наверное, ему тоже хотелось разрядить духоту молчания третьим человеком. Старик сел на заднее сиденье – так, будто он ждал именно эту машину и ему ее подали.
Он сел, негромко сказал:
– Спасибо. – И тут же погрузился в свои мысли.
Наташа была рада, что в машине появился третий человек, пусть даже этот замызганный старик, отдаленно похожий на японца. Молчание как бы разрядилось. Оно стало нормальным, естественным молчанием, потому что неудобно говорить о своих делах при третьем человеке.
– Вы куда едете? – спросила Наташа.
Ей было совершенно неинтересно – куда и зачем он едет, но правила гостеприимства диктовали это маленькое и поверхностное участие.
Старик посмотрел на нее, как бы раздумывая – отвечать или не поддаваться поверхностному участию. Потом сказал:
– На консультацию.
– Дать? Или взять? – спросила Наташа, удивляясь, что он знает слово «консультация», так легко его выговаривает и правильно произносит.
– Дать, – сказал старик.
Наташа внимательно посмотрела на старика, на его сухие чуть желтоватые скулы. Он был худой, маленький, аккуратный – какой-то весь сувенирный.
– Ясновидящий, – ответил старик.
– А это как? – оторопела Наташа.
– Слово говорит само за себя, – ответил старик.
– Отстань от человека, – попросил Володя.
– Ясно – это ясно. А видящий – это видящий, – объяснил старик. – Я вижу, что будет с человеком в будущем.
– А как вы это видите? Прямо видите? – Наташа развернулась всем корпусом и открыто, почти по-детски смотрела на старика.
– Это особое состояние. Я не могу его объяснить. Но задатки к ясновидению есть во многих людях. Это можно развить.
– У меня есть задатки. Я замечаю: вот подумаю о человеке, а он звонит.
– Правильно, – согласился старик. – В быту это называется предчувствие, телепатия.
– А чем вы это объясняете?
– Я думаю, что у человека не семь чувств, а восемь. Просто восьмое чувство еще не изучено, а потому не развито.
– А когда у вас это началось?
– Во время войны.
– Расскажите.
– Не могу. Мне надо выходить.
На дороге стоял указатель в виде стрелы с надписью «Аэропорт» и возле стрелы на постаменте маленький бетонный самолет.
Володя остановил машину возле бетонного самолета.
– Спасибо, – поблагодарил старик и стал открывать дверцу.
– А что будет с нами? – торопливо спросила Наташа.
Старик вышел, задержал дверцу в руках, как бы раздумывая: отвечать или нет. Потом сказал:
– Через сорок минут в вашей машине будет тело. – Он легко бросил дверцу и пошел.
– Какое тело? – не поняла Наташа. – Чье?
– Твое или мое, – объяснил Володя.
– Это как? А сейчас мы где?
– Ты – это одно. А твое тело – это уже не ты. Душа – там. – Володя поднял палец кверху. – А твое тело тут.
– Почему мое?
– Ну, мое. Он же не сказал чье. Ну ладно. Глупости.
Володя повернул ключ, включил зажигание.
– Нет! – вскричала Наташа и сжала его руку. – Не поедем! Я тебя умоляю!
– А что мы будем делать?
– Постоим здесь сорок минут. А потом поедем.
Володя посмотрел в ее глаза, в которых не было ничего, кроме мольбы и ужаса. Один только ужас и мольба.
– Ну ладно, – согласился Володя. – Давай посидим.
Они стали смотреть перед собой, но это оказалось невыносимо – просто сидеть и смотреть и ждать нечто, что превратит тебя из тебя в тело.
– Давай выйдем! – потребовала Наташа.
– Зачем?
– Самосвал сзади поддаст…
Она вышла из машины и пошла к лесу прямо по сугробам, по пояс проваливаясь в снег. Добралась до поваленной сосны и уселась на нее, согнув колесом спину.
Володя пошел следом и тоже уселся на сосну. Стал наблюдать, как Наташа сломала веточку и начертила на снегу домик с окошком и трубой. Из трубы – спиралькой дым. В стиле детского рисунка.
– Машкин звонил, – сказала Наташа. – В гости просился.
Володя вспомнил Машкина, всегда в черном свитере, чтобы не стирать, с длинными волосами, чтобы не стричь, и с рваным носом. На втором курсе, в студенчестве, подрался в электричке, и хулиганы порвали ему ноздрю. С тех пор он производил впечатление не серьезного художника, коим являлся, а драного кота. И эта драность в сочетании с широкой известностью создавали ему шарм. Одно как бы скрашивало другое. Духовность сочеталась с приблатненностью.
Что касается известности, то она возникла и в большей степени существовала за счет того, что Машкина зажимали. Так теперь говорят. Факт зажима создавал дополнительный интерес, и когда его выставка в конце концов открывалась – а открывалась она обязательно, – на нее бежали даже те, кто ничего не понимает в живописи, и видели то, до чего не додумывался сам Машкин.
Некоторая скандальность – необходимый фактор успеха. Машкин этого недопонимал, поскольку был неврастеником от природы. Постоянно истово грыз ногти, и Володя опасался, что обгрызет себе пальцы и ему нечем будет держать кисти.