Назначенье границ
Шрифт:
— Древние верили, что есть духи людей, благорасположенные и не очень. Есть всякая мелочь — полезная, вредная, разная. И есть злые существа разной силы, внизу. Чтобы пожелать зла, достаточно сказать вслух, но это не обязательно прилипнет и большой беды так не сделаешь. Злость нужно написать — на камне, а еще крепче, если на тяжелом металле, на свинце. Написать и отдать земле или воде, лучше в дурном месте. И, если можно, прибить гвоздем. Закрепить. И это, говорят, не у всех получается, а то и по сделавшему бьет. Я говорил королю, у нас трудно наводить злое так, у нас предпочитают по-другому, руками.
— Все так, — кивнул Редарет. — Потому что ваша земля уже очень давно под защитой, а теперь под двойной защитой. На нее трудно призвать зло. Земля, где мало почитают хоть каких-то богов, где не найдешь ни ваших храмов, ни наших защищенных мест — другое дело. Представь, что нужно проложить дорогу по болоту. Придется хорошо постараться, правда? На таком болоте мы и живем. А на нем водится то, что никогда не должно приближаться к людям.
— Но здесь уже очень давно живут люди… наши тоже. Рома сюда пришла поколения назад, а этот город, говорят, был на карте еще до рождения Цезаря.
— Он переходит из рук в руки, меняется закон и обычай. Защита истончается, ослабевает. Нужно быть осторожными, особо тщательно соблюдать все правила. Смотри-ка, — Редарет указал влево, под негустой куст.
То ли лунный свет, перебиваемый мелкими облаками, так играл, то ли там и впрямь что-то было, и вовсе не лиса или другая мелкая зверушка. Тень, полупрозрачная, переливчатая. Неприятная.
— Мелочь?
Спрашивает краем рта, не двигается, боится спугнуть.
— Да, это еще не опасная, может только напугать. Но видишь, как близко к городу, к освященной вашим богом земле? Ночное племя здесь как дома.
— Да… а что могли сделать мы?
— Призвать старших из них. Или их повелительницу.
— Просто тем, что хотели увидеть?
— Просто тем, что позвали. Там, где зовут — им всем открыта дорога. Как дорогим гостям, только они признают лишь свой собственный обычай.
— Что может сделать любопытный дурак, чтобы закрыть дорогу?
— Об этом я позаботился сам, — махнул рукой Редарет. — А ты — запомни, почему нельзя. Остальные или помнят, почему, или просто помнят, что нельзя. Тебе не рассказали. Что ты понял?
— Что если можно развести огонь в очаге, — мальчик все еще смотрел на серебристую тень, очень внимательно, — то это не значит, что это стоит делать засушливым летом на торфянике. Что они могут?
— Вот эти, — Редарет кивнул на мелкую нежить, — почти ничего. Напугать, запутать дорогу, если путник один, заманить в чащу. К старшим. Те — испугать до смерти, убить, увести с собой. Если не хватит силы с ними сражаться. С ними тоже можно сражаться, — задумчиво говорит старик. — Но лучше до того не доводить. Еще могут, — тут он морщится, делает паузу, потом все-таки решает сказать, — уговорить. На… мерзость.
— Какую?
— Отдать себя их госпоже. Ваши служители сказали бы — нечистому духу. Все они, и мелочь, и старшие, служат ей так или иначе.
— Зачем? — тут сразу и удивление, и отвращение, и даже, кажется, испуг…
— Зачем служат?
— Зачем отдают? Зачем человеку себя в чужую власть?
— Ради исполнения желаний. Славы, победы, богатства, удачи в любви, — пожал плечами старик. — Хотят так добыть то, что не могут взять сами. А уж уговаривать-то она умеет. Обещать, пугать, обманывать… верят не только простаки, но и самые умные. У нее для всякого есть слово, как на всякую рыбу есть приманка. Потому — неважно, кто стоит на страже. Такой как я или служитель твоего бога. Лишь бы граница не нарушалась…
— Понятно… хотя я все равно… ух ты… — он впервые стал похож на ребенка. — Какой страшный пришел…
В двадцати шагах колыхалось прозрачное полотно чуть выше человеческого роста. Стало холодно.
— Не так уж забавно, верно? — усмехнулся Редарет. — Вот этого тебе с приятелями не хватало на пиру?
— Нет… это на пир не нужно. Там такое случиться могло, появись там эта штука… как король меня на месте не убил, не понимаю…
— На свежую кровь их бы явилось целое воинство. Вот так-то, мальчик. Смотри, отсюда нам ничего не грозит, а поглядеть еще будет на что…
— Надо было не дурака валять… а сразу спросить, кто видел и знает… На свежую кровь… так вот почему! — мальчик повернулся и пояснил. — Наши всегда не любили, когда людей приносят в жертву хоть кому-нибудь. Убивали за это.
Редарет согласно кивнул — надо было. Выкажи заложник короля Алариха такое желание, хранитель мог бы его развлечь, соблюдя все предосторожности, как в свое время показывали ему, еще ученику. Времена нынче странные: ромейским мальчишкам интереснее, где они живут, чем своим. Может быть, этот что-нибудь запомнит, поймет… или хотя бы испугается, правда, бояться он умеет плохо.
— Да, там, где платят кровью — всегда платят ей. Или ему, нечистому духу. Это, в общем, одно и то же, просто языки разные. Иначе не бывает.
— Да… так и должно быть… сходится.
— Скажи, когда ты говоришь «страшно», ты хочешь сказать «то, чего могут испугаться другие»?
— Мой дед где-то прочел, что маленькие дети учатся страху у взрослых. Отцу тогда не было года и дед запретил домашним проявлять страх в его присутствии, что бы ни случилось. Мой отец, — мальчик все еще смотрел на мерцающее полотнище, не отрываясь, — начальник конницы на всем западе. Ему показалось, что его растили правильно.
Старик хмыкнул в кулак.
— Если и тебя растили так же, то вон тебе повод, — навстречу прозрачному полотнищу шла тень в призрачном доспехе, — поразмыслить, разумно ли это было. Твои приятели боялись несильно, по привычке, их разве что иногда пугали Ночными — придут, мол, заберут. Но по-настоящему, как стариков, напугать не смогли. Ты вовсе не боялся, да ты и сейчас не боишься. Что вышло? Вы не боялись, вы позвали, потому что не боялись. Они могли бы и прийти, вам очень повезло.
— Я думаю, что разумно. Но я должен был понять, что здесь все по-другому, что у вас все по-другому. Меня сбило то, что это наш город, но все равно это была глупость. Была бы глупость даже без этого, — он двинул подбородком туда, где колыхалось уже три полотнища.