Назначенье границ
Шрифт:
— Повелительницу Ночных можно призвать даже в доме вашего верховного служителя бога, — нахмурился Редарет. — Если очень постараться. Если совершить то, что испортит землю и пропустит ее.
— Спасибо. Я запомню. Но этого у нас не любят тоже.
Если бы любили, подумал старик, вы бы давным-давно вымерли на корню. Только дураки считают, что можно водить дружбу с неживым и уцелеть. Но в каждом поколении, сколько ни тверди, находятся те, кто хочет проверить на своей шкуре, правда ли это.
Жаль, что этот мальчик рано или поздно уедет домой. Хорошо, что он поймет и запомнит. Возможно, ему еще доведется встретиться с Ночными, он высокого рода и сильной крови, на таких тени всегда смотрят с особой алчностью.
— Если устал, можешь поспать.
— Спасибо, если можно, я посмотрю.
— Смотри, сколько хочешь. — В первый раз, наверное, любопытно. Только потом делается противно, когда понимаешь, что у неживого только облик разный, а суть одна: голод, жажда, желание утолить их человеческим теплом. — До рассвета еще далеко.
— Если я устану, я буду спать. Я очень благодарен вам. Я не могу здесь остаться, но если я могу что-то еще…
— Две следующие ночи ты проведешь со своими товарищами, тебе скажут, что и как. Расскажи им, что видел. Расскажи, что я тебе говорил. Если убедишь их, значит, я не напрасно потратил на тебя время. И… — старик помедлил. — Почитай своего бога. Но всегда уважай других. Все они хранят живых… ты увидел, от чего.
Кивнул.
— Конечно расскажу. И постараюсь, чтобы поверили. Но я думаю, что их уже убедили, чужой страх убедил. Когда боятся такие люди как Аталамер, это заразительно.
— Ты прав, но такой страх не всегда на пользу. Бояться надо с умом. Аталамер хотел, чтоб твоих приятелей убили.
Мальчик до того почти не шевелился, а теперь застыл. Неподвижно. Неподвижней дерева. Даже, кажется, дышать перестал. Потом сказал..
— Я, — закашлялся, сглотнул. — я ошибся. Я не благодарен вам, я вам должен.
— Мне ты ничего не должен. Я никогда не позволил бы откупаться от Ночных, жертвуя их повелительнице, — сухо ответил старик. Потом протянул руку, потрепал мальчика по волосам. — Ты заботишься о своих друзьях, это хорошо. Ты будешь могучим вождем. Научись смотреть вперед, думать, куда ведешь людей. Тогда ты будешь и мудрым вождем.
— Вы не поняли. Все еще хуже. Я их не вел, тогда бы я мог требовать. Я предложил и им понравилось… Самим. Если бы я сказал, что я решил, а они послушались, они бы первые со мной не согласились, там же все меня старше. Я потому и не хотел, чтобы про кого-то еще узнали.
— Король считает зачинщиком тебя, остальные — тем более. В твои годы не стоит спорить с королем, а уж приятели твои уже к нынешнему утру точно будут знать, что все затеял ты. Тебе ведь досталось больше всех, — подмигнул старик. Хороший мальчик, очень хороший мальчик…
— Я не буду спорить с королем… — и про «досталось» тоже не будет спорить. Хотя, какое это «досталось», это «дали, что хотел».
— Вот и хорошо, — Редарет прислонился к дереву, прикрыл глаза. В его годы тоже… не слишком полезно увлекаться сперва спорами с ретивыми королевскими советниками, а потом поучительными беседами с любопытными мальчиками. Пожалуй, для одной ночи достаточно.
Вежливый мальчик не мешал ему спать. А может быть, и сам заснул. Так и просидели до рассвета.
451 год от Р.Х. 20 июня, вечер-ночь, Рома
Он спал в боковом нефе, в нише за спиной святого Павла. Святые были добры к нему — даже самые бдительные служки никогда его не обнаруживали, даже самые внимательные прихожане не обращали внимания. Можно было лечь и уснуть — там, где темно и прохладно, и сухо. У новой базилики такие хорошие, толстые кирпичные стены, жара просто остается там, снаружи. Не нужно идти домой. Главное — не нужно идти домой. Дома пришлось бы что-нибудь делать и помнить, что ты теперь один, а в церкви ничего такого не требовалось.
Он спал и слышал, как у соседней ниши молится женщина. Он не видел ее во сне, но знал, что волосы цвета меда тронула седина, что глаза у нее темны, а рот — суховат и четко очерчен, что ее, куда бы она ни шла, провожают взглядами — и не думают, сколько ей лет. Она, может быть, умрет, но не состарится.
— Что вы делаете со мной? — кричит женщина. Совсем тихо, почти шепотом, но кричит. — Что вы делаете с жизнью моей?
Во сне он знает: у нее был дом, теперь его нет совсем; у нее была большая семья — родители, братья, сестры, родичи, теперь их нет совсем, нет никого, кроме нее, только она вовремя села на корабль. Теперь он понимает, откуда она родом — из Африки, с той стороны моря. Во сне он знает: у нее был муж, такой же высокий и светловолосый, самый добрый в мире, не было никого лучше него… он знает, потому что она кричит.
Его тоже нет, его давно нет. Давно, под Аримином, [14] здесь, в Италии, противник достал его копьем, не должен был — был и ниже ростом, и слабее, не должен был — не встречаются предводители армий друг с другом в поле, не ищут друг друга, если они не варвары, а они не были варварами… оба…
— Я знаю, — кричит женщина, — я знаю, это вы его позвали. Вы. Он был вам нужен. Он выиграл сражение, он не умер бы, но вы там, у себя, решили — и он послушался. Он всегда вас слушался. Старался.
14
Современный Римини. Город на восточном побережье Италии в дневном переходе от Равенны.
Теперь спящий знает, кто она. Ее зовут Пелагия, она была женой комеса Бонифация, правителя Африки. Спящий не помнит, из-за чего тогда началась внутренняя война, он был слишком мал, он моложе этой женщины. Кажется, императрица зачем-то стравила Флавия Аэция, хозяина севера с хозяином юга, а может, они сами поссорились. Бонифаций выиграл первый бой и проиграл войну, потому что умер. Все тогда радовались, что дело закончилось быстро и из двоих один остался жив… нужно же кому-то воевать.
А вот что было дальше, спящий помнил, потому что об этом говорили долго — и очень дивились. Все бывало в Городе — но чтобы умирающий по завещанию отписал любимую жену собственному убийце — такое, кажется, случилось впервые. Отец тогда покачал головой и сказал, что удивляться нечему — Пелагия унаследовала богатство и клиентов мужа, но не военную силу, способную защитить то и другое. Могли и убить, и обеты заставить дать насильно, по нынешним беспокойным временам, а так кто ее посмеет тронуть? Но все равно странно казалось. Очень давно это было — пятнадцать лет назад? двадцать? — давно, но не для сна, конечно, во сне все живы — для спящего живы, не для снящихся, потому что женщина кричит…