Называй меня Мэри
Шрифт:
Кобзарь пожевал губами.
Задумчиво выстучал пальцами дробь на поверхности стола.
– Ты обещал что-то Головко?
– Повторяю: он пришел сам, потому что не знал, к кому еще идти. Просил помочь.
– Хорошо. Но ведь ваш разговор должен был чем-то закончиться?
– Сказал: подумаю, что можно сделать.
– Скажем, я согласен. Как исключение. Штатным держимордой к тебе не пойду.
– Это мне и не нужно. Если после всего я обращусь к тебе снова, будешь иметь полное право меня послать.
В тот момент у Кобзаря крутилось на языке: так-то оно так, право будет иметь. Однако никто не помешает
Он действительно искренне проникся историей Головко.
И предложил чуть ли не единственный выход, приемлемый в данных обстоятельствах.
Игорь Пасечник прав: в Киеве тыл, но никак не мир. Люди точно так же гибнут каждый день, и в новостях стали чаще говорить: на Донбассе потерь в разы меньше, чем на остальной территории страны. Тут народ гибнет в авариях, машины сбивают женщин и детей. На руках граждан полно нелегального оружия, посему всякие разговоры о легализации напрасны – тот, кто захотел, уже раздобыл пистолет, автомат, гранату, даже гранатомет. Первые добровольческие батальоны вооружались точно так же, свой «калашников» Олег добыл в бою, сойдясь в рукопашной с сепаром и победив его. Тот был сильнее, даже успел легко ранить в руку – однако на стороне Кобзаря было более мощное, эффективное оружие: ярость и непреодолимое желание выжить.
Придя с фронта, Олег не почувствовал в тылу мира и покоя.
Тут развернулась своя, незаметная и неприемлемая для людей война.
Ну, а на войне как на войне.
На самом деле Кобзарь, втайне сам себе удивляясь, согласился еще в тот момент, когда Медвежонок впервые намекнул. Более того: слушая, невольно начал комбинировать, так же не рассматривая другого пути. И точно знал: если бы Головко пришел к нему сам, рано или поздно предложил бы подобный шаг.
До войны – нет.
Но она притупила чувства.
Никаких деталей не обсуждали. Кобзарь получил полную свободу действий.
Биту хоть и не пустил в дело, но на всякий случай выкинул с моста, сделав той ночью небольшой крюк по дороге домой.
Об убийстве полицейского Дмитрия Свистуна сначала сообщил Интернет.
При других обстоятельствах похожая новость не зацепила бы Кобзаря. Криминальную хронику он не отслеживал, разве что слышал об очередном убийстве по радио или телевизору. Теперь убивали каждый день, народ даже начал привыкать, как и к сообщениям о потерях на Донбассе. Но тут по понятным причинам Олег отслеживал новости понедельника и под вечер поймал короткую информацию. Исчезнувшего офицера предсказуемо искали полдня, чтобы после обеда наконец найти дома.
Той ночью, как повелось, он снова усыплял себя виски, однако сосредоточился на криминальных новостях. Его интересовали любые упоминания об убийстве Свистуна, и в сети он находил их больше, чем переключая каналы. Хотя до сих пор не практиковал ночных путешествий по «паутине». Не узнав ничего нового, кроме нескольких далеких от реальности версий о мести за аресты во время Майдана, нырнул в короткий сон. Утро не принесло ничего, кроме не менее предсказуемого сообщения: оружие, из которого убили жертву, уже стреляло в Мукачево во время предновогодних разборок местного криминалитета.
Раздобыть нелегальный, да еще и грязный ствол для полицейского с большим опытом и не меньшими возможностями было проще простого. На месте оперов сам Олег не обращал бы внимания, откуда пистолет приплыл в Киев и сколько владельцев сменил. Потому что страна перегружена нелегальными стволами. Даже в глухом селе теперь реально найти неплохой арсенальчик, который позволит обороняться как минимум сутки. Если так, не имеет значения, чьи руки держали ту или иную единицу в последний раз.
Важнее то, что в доме офицера полиции нашли грязный пистолет.
Двери квартиры взломаны не были. Потому логично вооружиться версией, согласно которой Свистун сам впустил своего убийцу. А значит, знал его. То есть водил личные знакомства с представителями преступного мира. В данном случае – контрабандистами.
Вот так все случайно складывалось в пользу Кобзаря.
Два следующих дня ослабили интерес к происшествию. Скоропостижная смерть полицейского с плохой репутацией постепенно переставала интересовать людей, а следовательно, журналисты также охладели к ней. В четверг фамилия Свистуна исчезла даже из подвижных новостных лент. Кобзарь всегда подозревал, что убить и не попасться легко, особенно если знаешь привычки и обычаи тех, кто будет искать. И все равно еще немного удивлялся себе: думал, совесть будет грызть сильнее.
Вместо того он совсем не чувствовал себя убийцей. Олег вообще ничего не чувствовал. До войны удалось раскрыть несколько заказных убийств. Когда он допрашивал преступников, видел общее между людьми, которые наверняка не были знакомы друг с другом.
Равнодушие.
Ни один не был профессионалом. Просто в жизни каждого однажды наступал момент, когда стирались все границы. Им предлагали деньги, которые по определению не могли решить проблемы каждого из них до конца жизни. Попался случай, когда бизнесмен средней руки заказал смерть своей беременной любовницы в обмен на услугу – подключил связи, чтобы закрыть возбужденное против исполнителя дело за хранение наркотиков. Вспоминая все это в последнее время наедине с бутылкой и включенным телевизором, Кобзарь чаще приходил к парадоксальному выводу: за неполный год, проведенный на фронте, он не видел столько грязи, предательств, подлости и просто человеческих пороков, чем в жизни, которая ошибочно считалась мирной. И война, как оказалось, была лишь вопросом времени.
Не хотелось ставить себя в один ряд с типичными наемными убийцами.
Са-мо-о-бо-ро-на, чистейшая.
Однако сравнение все равно напрашивалось. Олег ничего не мог с этим поделать, так что решил принять ситуацию такой, какой он сам ее сделал. Не загонять себя, тем более плюнуть на рефлексию. Лучше всего – отвлечься и погрузиться в работу. Кобзарь и без того не морочил себе голову ничем другим, кроме заказов. И кататься с пассажирами, равнодушным ко всем и каждому, по накрытому утренним смогом и, в зависимости от времени года, липкой дневной жарой, моросью или неуютным дождем Киеву, все равно родному и знакомому, словно тело женщины, с которой живешь много лет.