Шрифт:
The Marakaios Marriage © 2015 by Kate Hewitt
«Не бойся быть моей» © «Центрполиграф», 2016
Глава 1
– Привет, Линдсей, – неожиданно раздалось над ухом.
Боже, как могло это невинное приветствие заставить ее вздрогнуть и испытать два чувства одновременно: невероятную радость и ни с чем не сравнимый ужас? Голос принадлежал мужчине, которого она когда-то обещала любить, почитать и кому по закону принадлежала – ее мужу, Антониосу Маракайос.
Подняв глаза от компьютера, Линдсей Дуглас окинула его взглядом, не упуская ни малейшей детали – такое знакомое лицо казалось сейчас каким-то чужим: глаза
– Как ты сюда попал?
– Ты имеешь в виду охрану? – Голос его звучал надменно, но карие глаза излучали огонь и были похожи на тлеющие угольки. – Сказал, что я твой муж, и меня пропустили.
Облизав пересохшие губы, Линдсей заставила себя думать рационально, хотя мысли разлетались, точно бабочки.
– Это было лишним, – произнесла она. – Тебе здесь делать нечего, Антониос.
– Нет? – переспросил мужчина, уголок рта его дернулся вниз, отчего на лице застыло надменное, даже жестокое выражение. – Нечего сюда приходить, чтобы увидеться с женой?
Линдсей собрала всю силу воли и встретила его пылающий негодованием взгляд.
– Все кончено.
– Я прекрасно это понимаю, Линдсей. Ведь прошло шесть месяцев с тех пор, как ты ушла, даже не предупредив меня о своем решении.
В голосе его прозвучало обвинение, но Линдсей решила не принимать вызов: зачем, если все и впрямь кончено?
– Я просто имела в виду, что учебные корпуса закрыты и у всех входов дежурит охрана, – ответила она спокойно, хотя чувства ее были в смятении.
Воспоминания внезапно налетели на нее, точно стая чаек, поднявшихся в воздух, кричащих резкими, требовательными голосами – то, что Линдсей старательно заставляла себя забыть в течение полугода, вновь ожило: как муж обнимал ее, когда они занимались любовью, как заправлял ей за ухо локон, брал ее лицо в ладони и целовал веки. Какой счастливой и любимой она чувствовала себя в его руках. Но это неправильный ход мыслей. А как же те три месяца одиночества и подавленности, проведенные в его доме в Греции, когда Антониос внезапно с головой окунулся в работу, ожидая от жены, что она привыкнет к образу жизни, ей абсолютно чуждому и даже пугающему? Какое отчаяние и пустоту ощущала тогда Линдсей – и наконец настал момент, когда стало страшно даже помыслить о том, что придется остаться хоть на день.
– Все равно не понимаю, почему ты здесь, – повторила девушка, вставая и упираясь руками в стол, чтобы поравняться с мужчиной и ответить на его взгляд – хотя даже стоя это было трудно, Антониос был выше ее сантиметров на двадцать.
Один только взгляд на него пробудил давнее желание. Муж ее был очень хорош собой: иссиня-черные волосы, мужественный подбородок, чувственные губы. А под серым шелком костюма – прекрасное, совершенное тело, точно вышедшее из-под резца скульптора. Такое знакомое тело… Воспоминания о единственной прекрасной неделе вдвоем снова нахлынули на Линдсей, и она усилием воли прогнала их, встретив ироничный взгляд Антониоса, вопросительно приподнявшего бровь.
– Ты и вправду не понимаешь, с чего я вдруг приехал, Линдсей?
– Прошло шесть месяцев, Антониос, – холодно ответила она. – А ты ведь и сам не очень-то искал меня. Так что мое удивление оправдано.
– Ты не думала, что когда-то я потребую ответов?
– Я тебе объяснила…
– Два предложения,
Онемев от шока, Линдсей покачала головой:
– Не могу…
– О, ты сможешь, Линдсей. Просто упакуешь сумку и сядешь в самолет. Это легко.
Она снова покачала головой, так и не обретя дар речи. При одной мысли о возвращении в Грецию сердце забилось сильнее, а в висках застучала кровь. Нужно дышать ровно и спокойно, так говорилось в книгах по аутотренингу.
Антониос смотрел на нее холодным, оценивающим взглядом из-под прищуренных век, его губы были сжаты. Линдсей же пыталась восстановить дыхание: вдох, выдох. Бросив беглый взгляд на мужа, беззастенчиво разглядывающего ее, она не смогла отвести глаз, и теперь они стояли, глядя друг на друга. Даже в гневе он был красив. Помнится, когда они впервые встретились в Нью-Йорке, в черных волосах его были снежинки, на губах играла лукавая улыбка. Линдсей же стояла на Пятой авеню, не в силах отвести взор от белых спиралей на здании Музея Соломона Гуггенхайма [1] . Он тогда произнес:
1
Музей искусства в США, одно из ведущих собраний современного искусства в мире.
– Я не знаю, куда идти. Или мне так кажется.
Но тогда именно она, Линдсей, не знала, куда ей идти и что делать: смерть отца стала для нее ударом, и страх, одиночество и горе атаковали разом. А потом она полностью растворилась в нем, в его очаровательной улыбке, теплом взгляде – он смотрел на Линдсей так, точно она была самой прекрасной и необычной женщиной в мире. Целую неделю они утопали друг в друге. Затем настал момент отрезвляющей реальности.
– Позволь уточнить, – очень спокойным и ледяным тоном сказал Антониос. – Ты поедешь в Грецию. Я твой муж, и я тебе приказываю.
Линдсей замерла.
– Ты не можешь распоряжаться мной, Антониос, я не твоя вещь.
– В Греции традиции брака немного иные, нежели в Америке, Линдсей.
Она сердито покачала головой:
– Не настолько.
– Может, и так, – пожал плечами муж, – но ты ведь хочешь развода?
Внезапная перемена темы удивила ее.
– Развод?
– Ты ведь поэтому и ушла, не так ли? Не хотела больше продолжать со мной отношения. – Мужчина улыбнулся, и Линдсей едва не вздрогнула, увидев его лицо – холодное, отстраненное и даже чуточку хищное.
Слова о разводе больно ранили ее, но, наверное, она и впрямь должна этого хотеть. В конце концов, она ушла от мужа.
Все эти полгода после отъезда из Греции она погружалась в теорию чисел, заканчивая докторскую по математике. Работа позволяла забыть о тоске по мужу, точнее, по тому Антониосу, который целую неделю так был с нею нежен. Линдсей старалась начать все сначала, снова общаться с людьми, контролировать постоянно мучившую ее тревогу. И она даже преуспела: были моменты, а порой и дни, когда она вновь ощущала себя нормальным человеком, довольным жизнью.