Не бойся быть моей

Хьюит Кейт

– Ты и впрямь думаешь, так будет лучше? Обмануть ее…

– Тебя и вправду так беспокоит перспектива обмана? Можно подумать, ты сама никогда…

– Я не обманывала тебя, Антониос. Я любила тебя – по крайней мере, тогда, в Нью-Йорке, пусть это и была одна неделя.

Антониос почувствовал себя так, точно его сердце остановилось при этих словах, и едва не приложил руку к груди. Его отец умер от сердечного приступа в пятьдесят девять. Может, и его ждет когда-нибудь та же участь? Но сейчас боль была не физической, а душевной. Но он решил прояснить ситуацию до конца:

– Что

же было потом? Любовь прошла?

Он знал, что не следовало задавать подобных вопросов: ему должно быть все равно. Он сказал Линдсей, что время объяснений прошло, и так оно и было.

– Ладно, забыли, – бросил он. – Не имеет значения. Не важно, какую причину ты выберешь для визита в Грецию, главное – будь готова через час.

Линдсей посмотрела на него долгим взглядом – такая красивая, хрупкая, а ведь когда-то он мог прикасаться к ней, держать ее в объятиях.

– Хорошо, – тихо и покорно сказала она.

С трудом поборов импульс броситься к ней, Антониос отвернулся. Линсей собрала вещи и, не взглянув на мужа, молча выскользнула из комнаты.

Глава 2

На студенческий кампус гуманитарного факультета спускались сумерки. Линдсей шла мимо статных кирпичных зданий, позолоченных лучами угасающего вечернего солнца, не замечая их красоты, хотя в такие часы колледж по праву заслуживал звание одного из самых примечательных местечек на северо-востоке Америки. За ней, точно зловещая тень, следовал Антониос, и она ощущала его гнев и негодование.

Они миновали несколько учебных корпусов. Возле некоторых нежились на солнышке студенты, наслаждаясь последним октябрьским теплом. Колледж был в пригороде Нью-Йорка, и сюда только-только пришла первая прохлада, листья лишь начинали желтеть, но после долгого жаркого лета все с радостью встретили осень.

– Где ты живешь? – спросил Антониос.

– Через улицу, – тихо проговорила девушка.

Напротив в ряд стояли дома для преподавателей колледжа, обшитые вагонкой, покрашенные в яркие цвета и с крылечком, на котором стоял шезлонг или кресло-качалка. Линдсей любила сидеть вот так перед домом, наблюдая за людьми вокруг… Ее жизнь была неким подобием театрального зала, в котором она всегда была зрителем, не поднимаясь на сцену. Так продолжалось до встречи с Антониосом. Он словно разбудил ее ото сна, показал, что значит жить.

Они взошли на крыльцо, и она принялась искать ключи. Антониос стоял рядом и ждал. Его присутствие явно сказывалось на Линдсей: она с удивлением ощутила, что руки трясутся и она не может вставить ключ в скважину. Дело было не только в его близости, все эти новости, что Антониос бросил ей в лицо, мешали сосредоточиться, заставляя снова и снова обдумывать предстоящие перспективы: возвращение в Грецию, встречу с родными мужа, необходимость разыгрывать из себя счастливую молодую жену, вечеринки и обеды, званые вечера, где она будет в центре внимания…

– Позволь, я помогу, – произнес муж внезапно, и, к удивлению Линдсей, голос его прозвучал мягко.

Взяв ключ из ее рук, он вставил его в скважину и повернул, а затем открыл дверь.

Пробормотав слова благодарности,

она вошла в душную и пыльную прихожую отцовского дома. Странно было входить сюда с Антониосом – он никогда не видел, какой была жизнь Линдсей до встречи с ним.

Она включила лампы, осветив узкий коридор, в котором едва помещались книжные полки, прильнувшие к каждой стене, и на каждой громоздились книги. На полу их было еще больше, и стопки угрожали вот-вот рассыпаться, на столе не было свободного места от учебников и документов. Линдсей привыкла к этому интерьеру и перестала замечать беспорядок. Но сейчас вдруг ощутила неловкость, понимая, каким, должно быть, маленьким и неубранным кажется ее гостю отцовский дом.

Она направилась к лестнице.

– Пойду упакую вещи.

– Тебе помочь?

Удивленная такой заботливостью Антониоса, Линдсей повернулась к нему. С чего бы ему ее опекать?

– Нет, – ответила она. – Я справлюсь.

Антониос приподнял бровь.

– Ты уверена, Линдсей? Только что твои руки так тряслись, что ты не могла открыть дверь дома.

Она замерла, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

– Может быть, это оттого, что ты сердишься на меня, Антониос, и я это чувствую.

Уголок его рта дернулся.

– А ты считаешь, я не должен на тебя сердиться?

Линдсей закрыла глаза, чувствуя, как ее охватывает усталость.

– Не хочу снова начинать спор. Мы ведь уже решили, что это бессмысленно. Я просто…

– Констатировала факт, – закончил за нее Антониос, и в голосе его явственно прозвучала ирония. – Ну конечно. Прости, что не могу разрядить обстановку.

Линдсей лишь покачала головой – она слишком устала, чтобы спорить.

– Прошу тебя, давай не будем препираться и оскорблять друг друга. Я лечу в Грецию, как ты и хотел. Неужели этого недостаточно?

В глазах его вспыхнул злой огонек, а к щекам прилила кровь. Он шагнул к ней и произнес:

– Нет, Линдсей, этого совершенно недостаточно. Но, так как я действительно просил от тебя только этого и ты, по-видимому, не можешь обещать мне ничего большего, мне придется довольствоваться тем, что есть.

Он посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, и Линдсей услышала вдруг собственное прерывистое дыхание и биение сердца. Ей некуда было деться от его глаз, его презрения, и в ней самой закипал бессильный гнев. Куда делась та страсть, что объединяла их когда-то – когда все было совершенно иначе в их отношениях? Когда муж обнимал ее, заставляя ее парить в небесах от счастья. Когда она полагала, что любит его.

Антониос отвернулся, и она, вздохнув с облегчением, пошла вверх по лестнице.

Вытаскивая чемодан из кладовки, Линдсей старалась дышать ровно и медленно. Она сможет это сделать. Она должна – не оттого, что ей нужен развод, а потому, что она обязана Дафне. Ее мать отвернулась от нее, когда она была еще ребенком, и доброта матери Антониоса была для нее точно источник воды в пустыне.

Ступени лестницы заскрипели, и послышался голос мужа:

– Линдсей!

Антониос появился на пороге комнаты – широкоплечий, высокий, он точно раздвинул стены ее скромного жилища.