Не чужая смута. Один день – один год (сборник)
Шрифт:
И не думай, что ты Серафим Саровский. Ты не Серафим Саровский. Ты никто. Пень с мошками.
Крым, Новороссия, всё случившееся не должно заслонять от нас чудовищного воровства и непрестанного скотства наших дельцов и самозванных аристократов из списков «Форбса».
Более того: все эти санкции сделали многих из них ещё злее, ещё жаднее.
В целом, национальный праздник и война, и катастрофа, и победы – всё это прошло мимо подавляющего большинства из них. Ну, что-то там они разок перетёрли по пьяни, устроили салют на своём участке в заповеднике,
Потом протрезвели, успокоились.
В конечном итоге надо понимать, что деньги были их родиной – и остались их единственной родиной. Любить большую, из плоти и крови, Родину, пахать на Родину и делиться с Родиной их можно только заставить, принудить.
…Собирая средства на тёплые вещи ополченцам (нужно одеть целое подразделение), я обошёл три дюжины деляг и долларовых миллионеров. Сорок девять из пятидесяти не дали ни рубля.
Знаете, что они обычно говорят? Косят глазами в сторону и скороговоркой отвечают: «Я уже помогаю по другой линии», – норовя повернуться боком – в руке бокал шампанского, они увидели более важного собеседника.
Все линии, по которым они могли бы помогать, в сущности, известны. Если точнее: этих линий – нет. Кто-то из них помогает хотя бы малороссийским беженцам. Большинство из них не помогают вообще никому. Потому что они больше всего в жизни боятся за своё распухшее до гомерических размеров бабло. «А вдруг что не так?» «А вдруг я открою заслонку и моё бабло начнёт разносить сквозняком – как я его буду собирать?»
Хотелось бы желать им зла.
Но ведь есть и те, которые помогают. Искупают ли они последовательное скотство остальных?
Собирался снова на Донбасс, с посылками. Ребята там вызволяют пленных, ребята занимаются медпомощью в городах и на передовой, ребята много чего доброго и вечного делают на территории, где по-прежнему идёт война – им должно быть как минимум тепло.
Бросил клич – люди, помогите! – и за три дня собрал три миллиона русских денег.
Люди писали с переводами. «Русские своих не бросают. Это закон». «Держитесь, молимся за вас». «Миром мы сильны». «Городу детства». «С миру по нитке». «От украинки». «В помощь людям Донбасса». «Православным братьям». «Пусть ребята не мёрзнут». «Победа будет за нами!» “No pasaran!” «С нами Бог!» «Кому-то сейчас хуже, чем мне». «Благодарю за возможность помочь». «На шерстяные носки и варежки». «Нашим братьям». «На победу». «Ребята, мы с вами!» «У нас всё получится». «Всё для фронта, всё для победы». «Русский, помоги русскому». «От русского украинца». «Из Сибири с любовью». «Помоги вам Господь в добром деле». «Малая помощь от многодетной семьи». «Захар, наконец-то. Молодцы!» «За мир в Новороссии». «За Россию. Держитесь». «Выжить и победить!» «Русь, храни веру православную». «С любовью к Новороссии». «Мира и справедливости людям Украины». «За себя и за маму украинку». «Нашим».
Тысячи переводов – и тысячи коротких писем.
«И – ничего не кончится, так и будет дальше, только так»: цитата из романа «Санькя», я узнал, Зинаида Петровна.
Валерий
Не мог не обратить внимание на многие имена: Денис Шамилевич – «Своих не бросаем», Таймураз Вячеславович, Татьяна Назимовна, Руслан Ильдарович, Анастасия Тимуровна, Мария Иосифовна и Русина Ивановна, и сотни добрых людей со всех, со всех концов страны.
Помните такие стихи? «Я узнал, что у меня есть огромная семья».
И, наконец, Ольга Владимировна: «Тем, кто вернул мне веру в русских людей!»
И сотня других пожеланий. Кланяюсь в ноги вам, люди.
И вот мы с братом Илюхой в Луганске (1300 км – провёл семнадцать часов подряд за рулём).
Осваиваемся на месте.
Поселились в гостинице в центре города. Большой отель, красивый. Нет отопления, воды тоже нет. В комнате +10, какая-то грелка всю ночь гонит тёплый воздух, но почти не спасает.
Людей селят только на южной стороне отеля.
Впрочем, людей я тут не видел пока. У огромного отеля стоит одна машина. Эта машина – моя.
В холодном холле сидят трое нахохлившихся от холода, но приветливых мужика.
– В каком номере хотите жить? – и показывают сразу гроздь ключей.
Проводили нас до номера, сразу давай включать телевизор – вот, мол, работает.
– Выключи, бога ради, – говорю, – я и дома его не смотрю.
Он без обиды:
– А мы тут три месяца без света были, для нас в новинку!
В Луганске, да, появился свет – там, где свет, возможен хоть какой-то обогрев. Свет – жизнь.
Если в прошлый раз я первого человека увидел в городе через полчаса езды, то в этот раз их… ну, как выразиться… чуть не сказал: много. Как в российском городе ночью. На каждой улице есть два, пять, семь человек, а то и десять. Видел даже одного весёлого хипстера, он деньги менял вместе со мной. Ушёл куда-то, едва не приплясывая, в белой курточке.
На многих ополченцев даже смотреть холодно: в осенних куртках, каких-то шарфиках, в летней обуви. Зато все бодрые и крайне мотивированные.
…Хотя на передовой, в окопах, вообще все смерзаются и там не так весело. И света там нет. Разве что светопреставление случается.
На российском пограничном пункте словоохотливая женщина в окошечке, разглядывая мой паспорт, спросила: «И что, все ваши?» Глянул, что она там смотрит: страницу с детьми, оказалось.
– Мои.
– Все четверо?
– Ну да.
– И чего вы туда едете тогда, когда у вас четверо детей?
– Чужим детям тоже надо помогать.
– О своих надо заботиться, – сказала она мне строго и вернула паспорт.
Хотел ей ласково сказать:
– Что ты понимаешь, глупая баба.
Но мне груз надо провозить было. Ещё не пустили бы.
С утра Луганск почти оживлён в районе рынка – много машин, люди. Цены безумно высокие. Сейчас тут активно работают челночники – завозят продукты из России, здесь перепродают, выгода в сто процентов, как минимум. Местные, по лицам видно, ребята, греют честные трудовые руки на войне.