«Не чужие» и другие истории
Шрифт:
– В советском Ленинграде имя его было знакомо немногим. Он вернулся уже в Петербург, как и положено антрепренеру – на афишах, в концертах, спектаклях… После гибели телесной, в расцвете своего бессмертия.
– Разве это не странно, что он умер в Венеции? В городе вечного карнавала. Какую маску выберем для него?
– Он умирал тяжело, в горячке. Думал ли он о любви? О балете? О Боге? Или все мысли затмила чудовищная тень?
– Может, это он посылает мне сны из неведомого мира?
– Баутта, маска Казановы. Черная мантия, треугольная шляпа и белая маска, прикрывающая лицо. Голос под ней менялся неузнаваемо. Строгий и зловещий образ.
– Любовник, внушающий трепет.
Ольга пересказывает слухи. Все частные предприятия закрыты, работают только государственные. Электричество еще подают в больницы и школы, но скоро атомные станции исчерпают ресурс. Началась переделка храмов и мечетей – будут новые боги, другие обряды и молитвы. Говорят, в алтарях установят магнитные камни, излучающие сигналы в космос.
Я сказала: «Глупо надеяться на помощь – в космосе звучит такая прекрасная музыка, что никому нет дела до земных страданий».
Ольга озабочена земными делами.
Рабочим на заводах, инженерам, врачам, учителям начали выдавать продуктовые карточки, теплые вещи. Но для получения нужно присягнуть новому правительству и пройти обряд отречения от прежних верований.
Но самое странное – люди всё еще ждут наступления весны. Об этом говорят на рынке. Мол, солнце иногда виднеется сквозь облака, значит, земля не так уж сильно отклонилась от своей орбиты.
Конечно, есть и те, кто разделяет мрачные прогнозы. Постепенно остывая, Земля окончательно удалится от солнца. Снежный покров будет становиться всё толще, превращая планету в огромный ледяной саркофаг.
Балет – предчувствие катастрофы, мир теней.
Нижинский!
Призрак розы – во всем, что он делал и говорил.
А я – лишь мумия розы на его саркофаге.
Мы с Ольгой помним слишком много. Мы помним время, когда снег еще убирали с улиц. Теперь, когда у нас украли лопату, мы можем оказаться в сложном положении. Если дверь завалит снегом, Ольге придется выходить из дома через окно. Хорошо, если сугробы будут плотные, она сможет легко спрыгнуть и подняться обратно.
Она сказала – тогда и другие смогут залезть. Я не знала, что на это ответить.
Разрушение так же старо и скучно, как строительство. Как верно он заметил. Милый, несчастный Александр Блок… Потому что и разрушают, и строят рабы. Мы все – рабы своих потребностей: мы не можем не спать, мы не можем не есть. Мы всё время будем строить и разрушать, оставаясь рабами, пока не придумаем что-то третье… Раньше мне казалось, что третий путь – творчество. Мой танец в облаке души…
Творчество соединяет в себе созидание и разрушение, как глина соединяет в себе землю и воду. Но это всё те же земля и вода… Чтобы глина стала амфорой, нужен огонь. И воздух.
Я, сотворенная из земли и воды, жива, пока во мне теплится огонь. Но всё, о чем я думаю сейчас – как заново открыть этот способ подняться в воздух?
Два часа занималась у станка и упала в обморок от голода. Ольга пошла на толкучку продавать вещи. Ольга очень любит меня.
Попросила ее купить толстую тетрадь. Буду записывать сны и перечитывать записи. Мир прошлого – единственное место, где сохраняется живая, теплая реальность. В настоящем только зима, холод и смерть.
Если думать о том, что происходит, можно сойти с ума. Повернуть время вспять, вернуть ушедших, чтобы не помнить о настоящем.
Голоса из прошлого внушают мне больше доверия, чем мой собственный голос. Но я должна говорить. Я буду говорить одна в пустой холодной комнате, иначе я сойду с ума…
Сальвадор Дали обещал какому-то американскому музею сфотографировать Бога за 150 тысяч долларов. Жаль, что у меня нет этой фотографии. Я бы поставила ее на тумбочку рядом с кроватью.
Ницше не мог поверить в бога, который не способен танцевать. Я тоже не приму такого бога. Балет – боль – Бог.
Радость! Танец – это радость… Танец – это любовь.
В театре Сергей Павлович часто принимал высокомерный, необычайно отталкивающий вид, надевал монокль и едва здоровался с простыми танцовщиками. При этом с самой приятнейшей улыбкой кланялся высокопоставленным знакомым… Теперь смешны эти обиды. На Дягилева нельзя сердиться, особенно во сне.
Что испытывает человек, не одаренный божественной искрой, но жадно стремящийся к творчеству?
Пишет о себе:
«Я шарлатан, притом исполненный блеска; великий чародей; нахал; человек, обладающий большой долей логики и малой – щепетильности; человек, удрученный, кажется, полным отсутствием таланта. Кстати, видно, я нашел свое истинное призвание: меценат. Для этого у меня всего есть в достатке, кроме денег, но это придет со временем!»
Ему двадцать три года, он влюблен в искусство, в себя в искусстве, в зеркальное отражение, в свое блестящее будущее…
Ольга принесла мороженой картошки и крупы.
– Прекрасно! Станем варить похлебку в самоваре.
– Глупости. Есть же кастрюля.
– Но я хочу в самоваре! Как Марина Цветаева в 1919 году!
Грели воду, стирали белье. Мыли друг другу волосы над тазом.
Снег идет бесконечно.
Мне говорил один поклонник: вас нельзя любить. Обнимаешь – будто в руках бьется птица.
Сегодня видела во сне хорошее, но когда проснулась, всё забыла.
Ольга любит меня, но она совсем не умеет торговаться. Выменяла чернобурку на несколько вареных картофелин. Я люблю свои меха…