Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина
Шрифт:
А секрет - чуть противиться мужу, чтобы взял силой. Но и это умения требует: станешь сопротивляться - и вовсе муж охладеет! Из хитростей: в храме тайком, чтоб не видели, а то сглазят, Хубала коснуться запретным своим (как?), которое с ума сводит мужчин Хиджаза, ненасытных в своём сладострастии, - тут уж наверняка сына жди! ...Славились бедуинки как кормилицы, нечто неведомое в молоке их таилось: впитываешь ловкость наездника, мужество воина, силу богатыря.
И красноречие повествователя!
– кто-то добавил сбоку, дабы обозначить выведенное в начало заглавие свитка.
...Ушла кормилица Алима из своей земли с мужем и грудным новорождённым ребёнком, а также с женщинами своего племени бану-са'д в Мекку, где обитали богатые купцы. Поклялся Джахм ибн Аби-Джахм, что сама кормилица рассказывала, в памяти моей отпечаталось, будто вернул Мухаммеду дедовскую присказку про память молодости - резьба на камне и старости - черчение на песке. И ни искорки сочинительства во взоре, мол,
Укоряла себя Алима: "Как же прокормишь другого, когда и своему не можешь дать молока, чтобы напоить его утром?"- и ехала, задерживая караван, из-за слабости и истощения ослицы от голода. Но вскоре с надеждой на дождь и облегчение они добрались до Мекки; и не было ни одной среди них женщины, которой не предлагали бы новорожденного Мухаммеда, но каждая отказывалась, когда ей говорили, что он сирота. Это потому, что бедуинки рассчитывали на щедрость отца ребёнка и говорили:
– Чем может вознаградить ставшая вдовой мать или дед сироты?
И странное такое имя! Оно отпугивало! И вот не осталось ни одной женщины, что пришли со мной, которая не взяла бы себе младенца, кроме меня. И вдруг будто кто вытолкнул слова из уст моих:
– Я пойду к этому сироте и возьму его! Муж, обычно настаивавший на своём, вдруг согласился со мной:
– Может быть, боги пошлют в нём благословение?
И я, мужем напутствуемая, пошла к несчастному, думалось мне, сироте и забрала его. А побудило меня к этому, как сейчас помню, только то, что я не нашла другого и не хотела возвращаться и быть единственной среди женщин нашего племени, кто не взял младенца.
...За окном раздались крики: Кормилицы! Кормилицы! И тут же к хашимитам, чествующим рождение Мухаммеда, постучалась бедуинка.
8. Полное вымя верблюдицы
– ... Вернулась я к своей стоянке, и, когда прижала взятого ребёнка к себе, обе груди мои склонились к нему, и в них оказалось столько молока, сколько он хотел. Он пил, пока не насытился, а вместе с ним пил и его отныне молочный брат. Они оба насытились и уснули, а раньше мы не могли спать из-за моего ребёнка. Муж мой подошел к старой нашей верблюдице и - о чудо! увидел, что у неё полное вымя и ей не терпится, чтобы подоили её!.. И пил муж вместе со мной, пока мы оба не напились и не насытились. А какую прекрасную ночь мы провели! Наутро муж говорит мне: - Знай, Алима, что ты приняла благословенную душу! - Надеюсь, что так, - ответила я. Потом отправились в путь. Я ехала на своей ослице и везла детей с собой. И, клянусь богами, моя ослица обогнала весь караван, и ни один из ослов не мог тягаться с ней, так что мои спутницы стали говорить мне: - Горе тебе, о дочь Абу Зуайба, остановись и подожди нас! Разве это не та ослица, которая еле тащилась? - Та самая!
– отвечала я им, и они клялись богами: - Не иначе как чудеса с ней творятся! Так и приехали мы в наши кочевья, а более бесплодной земли в Аравии, чем наша, я не знаю. Но с тех пор, как привезли сироту, мое стадо приходило ко мне по вечерам сытым, с полным выменем, мы доили животных и пили молоко. Никто другой не мог выдоить и капли молока из пустого вымени, так что сородичи наказывали пастухам:
– Горе вам, пасите там, где пасет пастух дочери Абу Зуайба! Но их скот всё так же приходил по вечерам голодным и не давал ни капли молока, а мой возвращался сытым, с полным выменем, и мы одаривали молоком голодных и нищих. И не переставали узнавать новые благоволения богов к нам: мальчик рос как никакой другой, и начал самостоятельно есть, когда ему ещё не было двух лет, и я, отняв младенца от груди, вернула его матери. - ... Такая вот история про собственное младенчество. - Но не всё вспомнил! - Разве? - А обретший дар речи мул, на котором вы с кормилицей ехали? - Не мул, а ослица! - Неважно! Но животное вдруг промолвило, что ребёнок будет велик и прославится в мире. - А луна надолго однажды остановилась на небе, зачарованно глядя на светлый лик спящего младенца.
– Ну да: в три месяца стоял на ногах, в семь бегал, в восемь говорил, в девять свободно изъяснялся, а в десять метко стрелял из лука!
– И дерево иссохшее, как встал в жару под ним, покрылось густой листвой.
9. Татуировка
Следом за отцом Мухаммеда вскоре уйдёт и мать. Богам Каабы виднее! говорили курайши: на всё воля богов. Может, какой тайный знак, словно татуировка в исчерченном венами запястье словоохотливого
Не зарежешь овцу - не поешь! Смутен облик деда, характер - тоже. Что был строг? Резок? Вспыльчив?
Но разве Абдул-Мутталиб - не араб, не курайш? В его устах частое, когда собиралась вся многолюдная семья: - Мы, хашимиты! И удивился, когда однажды услышал из уст внука, множество народу собралось во дворе Каабы:
– Мы, курайши! Что дальше - не помнит. Ему Абу-Талиб, брат отца, единоутробный и единокровный, став после деда третьим отцом, рассказал: "Так кто мы, - бесстрашно и дерзко спросил у деда, - хашимиты или курайши?
– И, не дав тому опомниться, продолжил: - То ты говоришь, что мы хашимиты, а то - курайши". Абдул-Мутталиб вспыхнул: "Ах ты!
– но, глянув на внука, отчего-то смягчился: - Мал ещё, - строго заметил, - задавать мне вопросы!" И впредь... Якобы после твоей дерзости он чаще вспоминал племя курайшей, нежели собственный свой род - хашимитов. Но зато хорошо запомнил другое: однажды, усталый был очень, набегался в жаркий день по мекканским улицам, особенно любил развилку дорог, откуда, где акация растёт, вид на гору Сафа открывается. Не акация, а тутовник. Тутовник по другую сторону, здесь - акация, поодаль - ююба, или лотус, тернистый кустарник, из его ветвей был свит венок пророка Исы! ... Прибежал в Каабу, прошел на теневую её сторону, будто впервые увидел коврик Абдул-Мутталиба. Краски излучали прохладу, особенно синие полосы на нем, как морская вода, а белые нити - как пена. Решил: сяду, будь что будет! Сел, понимая, что этого делать нельзя. Но заранее знал прибежал, чтобы сесть! Мама наказывала: сюда, где коврик, не приходи! "Ниспослан богами!.. Когда я была маленькая..."
– Как?
– удивился.
– Ну да, девочкой когда была маленькой.
– И тебя!..
– Вдруг ужаснула мысль, что маму могли закопать! Тут же, перепрыгнув через мысль-ступеньку, испуганно произнёс - мать сначала не поняла, о чём я: - А как бы тогда я родился?
– Сказка спасла. Боги летящий ковер послали, не смогли закопать, улетела, обгоняя птиц. Дяди твои почтительно ждут, когда дед к ним выйдет, тогда вокруг коврика рассаживаются! - Он что же, священный? Обо всем здесь в Мекке говорится: священное! И фигуры богов, и улица, ведущая в храм, и Чёрный камень, и вода колодца Замзам. "Не подходи к колодцу близко!" - кричал дед. Страшно упасть в чёрную дыру, когда крышка колодца снята. Светится в глубине воды круг, а в нём - твоё отражение. Долго опускается пустое ведро, звонко о стены колодца ударяясь, гулко отзывается, коснувшись воды, ложится на бок, сразу наполняясь, став тяжёлым. И большие сильные руки тащат его осторожно, чтобы не расплескать - каждая капля дорога и священна. Коврик меня манил, и тут входят мои дяди. "Как посмел?" - Абу-Лахаб двинулся на меня, чтобы сбросить с ковра. Нет! Вцепился в ворс, как в гриву коня, не стащить! А взгляды! Помню, кто как смотрел из братьев отца, родных и сводных: с ужасом в глазах, недоумённо, с возмущением... Окрик деда спас: "Оставьте моего внука!" С точностью известно, что случилось это через восемь лет, два месяца и десять дней после похода Слона, когда дед поклялся, что тебе суждено великое будущее. Кто клянётся, не думая о будущем? Не счесть и ложных клятв. Как отличить истинную от ложной? Ложны, когда клянутся многими богами, опасно кого-то забыть. Но клятва деда тогда ложная: ведь поклялся богами Каабы! Не богами - Аллахом!
Не твоим: был другой, как известно, Аллах, идол, чьи дочери богини Узза, Лат и Манату были жёнами старшего его брата Хубала! Аллах един. Это - нынешняя вера! Твоя тоже!
И даже отец был назван Абдуллой, рабом Аллаха!
В знак почитания не идола, а Того, Кто Всевышен, - моего!
10. Гадательные стрелы
Благословенны Хубал и брат его Аллах!
– из всегдашних молитв Абдул-Мутталиба при сборе семьи, прежде чем приступить к трапезе: мясо крупными кусками, в глубоких глиняных пиалах бараний навар, приправленный пряностями, гора риса в котлах. Но прежде - Хубал, властелин грома и дождя, главный бог в Каабе, самый большой из каменных изваяний, супруг трёх богинь: Лат, Уззы и Манату, они же дочери Аллаха (а джинны - его сыновья). Помещён внутри храма неподалеку от бесценного колодца Замзам - много воды. Вокруг - идолы поменьше, бесформенные для непосвящённого камни, да падёт кара на голову сомневающегося! И паломники приходят поклониться своим богам, будто жар они источают. Абдул-Мутталиб не уставал благодарить Хубала, что Мекке явлена Кааба, которой восторгался ещё Птолемей, макораба, или храм, говорил он. Им, хашимитам, доверено владеть ключами Каабы, множество и других обязанностей, выстроенных столбцом на свитке: судить, поминальные обряды, заключать браки, разводить; беречь священное знамя и определять знаменосца, который присягает, что в бою не выпустит из рук знамя;